не чушь.
— Глупости, я никогда не декламирую, занимаясь любовью. Это глупо.
— Это не глупо. Это Пастернак.
— Может, перейдем на Пушкина?
— Ха! Да ради бога… Гм… «Во глубине сибирских руд…»
— Лучше молчи. — Она закрыла его рот рукой, потом поцелуем.
— Зато в ритм, — с трудом проговорил он.
— Дурачок…
* * *
Иван откинулся на подушку и жадно затянулся сигаретой. Варвара прижалась щекой к его груди, блаженно жмурясь, вслушивалась в глухой стук его сердца.
— Минус двадцать лет, — тихо проговорил он.
Она не ответила. Не хотелось говорить. Хотелось застыть так, ощущать теплоту его влажной кожи и молчать, молчать до самой смерти.
— Ты помнишь? — он усмехнулся. — Помнишь?
— Помню о чем? — простонала она.
— Большая зеленая лампа с желтой бахромой висела над кроватью в твоей комнате. Она все время раскачивалась и жутко скрипела. Трик-трак, трик-трак… Помнишь?
— Нет… — улыбнулась она.
— Как?! — он приподнялся на локтях, потом снова упал на подушку, его ладонь легла ей на голову. — И за стенкой кашляла бабушка.
— Не бабушка, а тетя Надя.
— Какая разница, — вяло махнул он рукой. — Я все равно каждый раз с ума сходил. И еще… твои волосы: ты собирала их в такие смешные хвостики, а я распускал их, и они лежали на белой подушке темным веером. И лампа над головой… Неужели ты не помнишь?
— Я помню букет сирени. Ты бросил его мне в открытое окно.
— Да-да-да… ты сидела за столом. Пять часов утра, холодно… А я шел мимо. Дай, думаю, сделаю что-нибудь приятное…
— А я считала, что ты топтался под окнами всю ночь, — она вздохнула.
— Ну… может быть, так и было. Вот этого уже не помню я. Давай будем считать, что я мерз под твоими окнами. Как странно, правда?
— Что странно?
Он обхватил ее голову руками, поднял и заглянул ей в глаза:
— Нет, в самом деле, странно. Мы могли бы пожениться и всю жизнь быть вместе…
— А через двадцать лет ты бросил бы меня, как бросил свою жену.
Он отпустил ее:
— Вот в этом ты вся! Непременно нужно испортить. А жену я свою не бросал, мы вместе пришли к решению о разводе. Это был параллельный и постепенный процесс, растянутый на годы.
— У нее иная версия событий…
— Вот как?! — Он вытащил из пачки вторую сигарету и снова закурил. Пальцы его мелко дрожали. — Ты знаешь мою бывшую?
— Недавно встретились в компании, — быстро соврала Варвара, вовремя сообразив, что не стоит рассказывать Ивану про Клуб. Во всяком случае, пока не стоит.
— О боже! Мир тесен! Варь, я действительно ее не бросал, так получилось.
— Я не хочу, чтобы ты оправдывался, — она провела пальцем по его губам. — Не хочу.
Он перехватил ее руку:
— А то я тебя не знаю. Нет, ты всегда заставляла меня именно оправдываться, но в данном случае, — тут он ей подмигнул, — я ни при чем.
— Как это?
— А вот так! Тысячи мужиков бросают своих жен в районе сорока лет — это статистика. Об этом сейчас много пишут, знаешь, как называется это явление в науке? «Бунт сорокалетних», слышала?!
— Поясни. — На самом деле ей совсем не хотелось говорить о бунте сорокалетних, равно как вообще о каком-либо бунте. Она уже прокляла свой язык, который наперекор ее желанию предаваться молчаливой неге мелет всяческую чепуху. Ну, какое ей дело, скажите на милость, до чужих разводов?! Чего ее дернуло помянуть о его жене всуе?
— Сейчас свирепствует эпидемия разводов, — весело начал Иван. — Болезнь поражает каждого третьего мужика, которому от тридцати пяти до пятидесяти. Я совсем недавно прочел в одной статье, что к 2015 году каждая пятая сорокалетняя женщина останется без мужа, потому что мужья их уйдут к молоденьким. Вот так. Причина тут одна — страх перед старостью. Знаешь ведь, как бывает: мне уже почти сорок, а я ничего не успел, сколько всего неиспытанного, сколько женщин, а тут жена под боком, надоевшая, такая понятная, аж скулы сводит.
— Ну, тебе ли плакаться? Могу себе представить, как ты отрывался в загранках, — Варвара даже фыркнула.
— А старость? — задумчиво произнес он. — Тянет к молодому телу. С молодой девицей чувствуешь себя таким же юным и прекрасным.
— А при чем же тут мое одряхлевшее тело? Чего ты на него накинулся?
— Дурочка. Ты и есть моя молодость. С Ольгой я просто свеж и энергичен. А с тобой я действительно, словно на машине времени, попадаю в свою, не чужую, а свою юность. Это потрясающе. Неужели ты не испытываешь того же?
— Не знаю… — Почему-то неприятно засосало под ложечкой. — Мне было просто хорошо. Я не анализировала свои ощущения.
— Наверное, ты права, не стоит ничего анализировать, — он нагнулся и поцеловал ее в макушку. — Но на самом деле у меня какое-то странное состояние, словно я вернулся из плавания домой. Я много раз возвращался к жене там, в Мурманске: открываешь дверь, вроде бы дома, но все равно что-то не так… Трудно меня понять, да?
— А Оля? — Она замерла, ожидая его ответа.
«Я мазохистка. Идиотка какая-то! Ну зачем мне это нужно? На кой черт докапываться до сути?»
— Оля — это замечательная командировка. Нас с ней ничего не связывает. А с тобой нас связывает, как мне кажется, нечто большее, чем просто общая молодость. Не могу понять, что именно, но я это чувствую.
«Сказать про Маняшу? Совсем спятила? Сейчас? Никогда? Нет, сказать, конечно, но потом…»
— Что ты думаешь делать?
Он пожал плечами:
— Пойду приму душ, потом…
— Нет, я имею в виду, что ты собираешься делать в глобальном смысле? Жить с Олей, вернуться в семью, что?
— Женщины! — Иван сокрушенно покачал головой. — Да какая разница. Я счастлив, что нашел тебя, я просто хочу жить. Хочу встречаться с тобой вот в этой спальне, хочу думать о тебе, когда тебя нет рядом. И не
