кролики, то знать я имею право.
– Трудное детство.
– И всё? Что ж там за детство такое было, что ты перестал испытывать нормальные чувства? – я совсем не дипломат и мне плевать, что ему мои вопросы могут не понравиться. Сам нарвался.
– Я же сказал. Трудное. Хотя откуда тебе знать, что такое трудности, да, Королевна? Ты же с золотой ложкой во рту родилась.
А вот это обидно. Я мало похожа на мажорку. И никогда ею не была.
– У меня тоже было сложное детство. А особенно годы юности. Но я, как видишь, не стала социопаткой, – возвращаю ему.
– Это потому, что ты не знаешь, что такое настоящие трудности. Я в курсе, что ты потеряла мать, но это другое.
– Да ладно? Другое? Ты что, вообще не в себе? – вырывается у меня злое. – Ты знаешь, что такое терять близких? Я осиротела тогда!
Шамиль доедает бутерброд, поглядывая на мои раскрасневшиеся щеки и усмехается… Я же сжимаю в руке вилку, борясь с желанием ткнуть ею ему в глаз.
– А ты когда-нибудь воровала, чтобы купить себе хлеб? Ходила зимой раздетая? Ненавидела себя, потому что родилась не у той матери и не от того отца? Ты была когда-нибудь страшным позором женщины, родившей тебя? Думаешь, страшно потерять мать? Ты о страхе ещё мало что знаешь, Королевна. Страшно – это когда мать топит тебя в ванной, чтобы смыть твоей кровью свой позор.
Я застываю с открытым ртом, а Шамиль, как ни в чём не бывало, забирает из тарелки мой бутерброд. Ни единой эмоции на его лице. Я бы так не смогла. Не смогла бы говорить так просто о подобном.
– И сколько тебе было? Когда она хотела тебя утопить?
– Пять лет. Странно, но я помню это, словно происходило всё вчера.
Мне почему-то становится больно. Словно я вместо него испытываю то, чего не может больше испытывать он.
– А твой отец? Где был он?
– Трахал свою жену. Или очередную любовницу. Не знаю. Он не признавал меня. Поэтому мою мать называли шлюхой, а меня ублюдком.
Я замолчала. И хоть понимала, задавая свои вопросы, что услышу нечто подобное, такого я не ожидала.
– Мне жаль, – осилить извинения я бы сейчас не смогла. Да и ни к чему они.
– А мне плевать. Я это пережил, – забрав мою тарелку с почти нетронутой едой, он продолжил трескать, а я немо уставилась в окно.
– У меня всё было иначе. Отец и мама меня любили и обожали, холили и лелеяли. Я была желанным ребёнком. А потом в один миг лишилась семьи. Мне было больнее, чем тебе. Ведь ты никогда не видел хорошего, а у меня это хорошее отняли. И всё же мне жаль, что с тобой всё это произошло. И ты носишь фамилию отца. Значит, он всё же тебя признал.
– Признал, да, – усмехается. – Мне для этого пришлось лишь отравить его невестку, рассорить его сыновей и уничтожить их доверие к отцу.
– У вас отношения не очень, да?
Хмыкнув, отпивает из бумажного стакана кофе.
– Они меня презирают. А я ненавижу их.
– Ясно, – вздыхаю. Вот так экземплярчик мне попался. – Невестка-то выжила?
Усмехается.
– Моей целью не было убивать её.
– Ты ужасный человек, Шам.
– Да. Тебе из всех Хаджиевских невесток повезло меньше всего.
– О, нет. Меня в вашу развесёлую семейку не вписывай. Я как-нибудь так… С девичьей фамилией пока.
Закончив с едой, он откидывается на спинку стула, ухмыляется.
– Поздно. Теперь ты моя. Придётся смириться.
– Да что ты? – приподнимаю брови в наигранном удивлении.
– И как же ты меня заставишь? Иглы под ногти или утюг на живот?
– Ты сама согласишься, – бросает дерзко, на что я снисходительно улыбаюсь.
– Социопат социопатом, а наивный, как юная дева.
ГЛАВА 38
Никогда не думала, что разногласие с отцом и безработица помогут мне как следует отдохнуть. Но вот, уже две недели в бегах, и я даже не скучаю по серым будням. Мне не даёт соскучиться Шамиль, на которого я крепко залипла. Вернее, на секс с ним.
Просыпаюсь, потягиваюсь, поворачиваю лицо к спящему Хаджиеву. Шамиль красив в каком-то смысле. По-мужски так красив. Есть в нём что-то, чего мне не хватало в других мужчинах. Наверное, эта лёгкая ебанутость, которой подвержена и я сама. Я искала кого-то похожего на себя. Знаю, что по мне плачет дурдом, но уходить от него совсем не хочется. И где-то в глубине души я радуюсь, что такой возможности на данный момент нет.
– Доброе утро, Королевна. Как спалось? – спрашивает, не открывая глаз, а рука лезет мне под одеяло.
– На этой скрипучей развалюхе? Да отлично. Когда там следующая квартира?
– Хочешь следующую? – открывает глаза, больно щипая меня за зад. – Хорошо попроси.
– А если попрошу плохо? – смотрю на его широченную, подёрнутую волосами грудь и борюсь с желанием вскарабкаться на него.
– Тогда здесь останемся. Нас найдут твой неудавшийся женишок и Король. И всё. Поведут тебя под руки в ЗАГС.
– Ну мне-то всяко лучше будет чем тебе. Тебя они просто пришьют.
– За твою поруганную честь? Что-то я не помню, когда лишил тебя девственности? Ах да, ты ж не была целкой.
– Придурок, – хочу подняться, но он стискивает своей лапищей моё запястье и тянет на себя.
– Не так быстро, Валерия Игнатьевна. Ты кое-что забыла.
Что именно забыла, он не уточняет. Только усаживает меня на себя и приспускает спортивные штаны.
– И что же? – смотрю на большой, бугрящийся венами член, облизываю пересохшие губы. Странное дело, но я будто рехнулась. Не припоминаю такой реакции у себя на других мужиков. Только с ним я бы с члена не слезала.
– Попрыгай на мне, давай, – подначивает Шамиль, глядя на меня с фирменной ухмылочкой. – Ты же хочешь.
– С чего ты взял?
– Ты взгляд свой голодный видела? Тебя до меня так ещё никто не трахал, я прав, хорошая девочка Лера?
– Пошёл ты, Шамиль.
– Уже иду, – и, направив в меня свой член, насаживает на него до самых яиц.
– Чтоб тебя, придурок, – вцепившись в его запястья, царапаю их, а он оставляет отметины на моих бёдрах, крепко сжимая их. Насаживает на себя раз за разом, даже не дав мне время привыкнуть, отчего я испытываю небольшой дискомфорт. Правда, боль проходит быстро. Её заменяет похоть. Расползается по венам и конечностям, заставляет задрожать и застонать ему в рот, потому Шам в этот момент тянет меня за волосы, вынуждая упасть ему на грудь, и целует. По-звериному облизывает мой рот, загоняя язык
