скрипя и охая, всё ещё старался соединить два берега Тунгуски, не сдаваясь упрямому времени.
— Так. Закрепимся вот здесь, — я деловито показала на ствол ивы, растущей на берегу, войдя в роль бывалого альпиниста…
Я помнила пару видов узлов, вязать которые меня однажды учил папа в походе. Руки словно сами повторили одну из комбинаций, и вот один край верёвки привязан к дереву, другой — ко мне.
— Фантастически ты, Юлька, смотришься в обвязке из бельевой верёвки! Тебе бы ещё бусы из прищепок на шею! Городские сумасшедшие выходят на свободу! Аха-ха! — расхохоталась Женька. — Только бы не встретить тут никого, нас, правда, за идиоток примут!
— Ну чего ты смеёшься!
— Интересно, верёвка-то выдержит? — Жека рванула верёвку что было сил.
— Должна, — я всё равно была довольна своей идеей, а ещё тем, что пришла эта прогрессивная мысль именно в мою светлую голову.
Я было собралась идти, как за моей спиной со стороны деревни послышался мужской голос:
— Девчонки-и-и! — к мосту приближался Захарыч, одна рука у него была занята тряпичной авоськой, свободной он махал нам.
Николай Степанович Захаров жил на берегу озера уже лет пять, а может, и больше. И деревенские жители, и обитатели берега Данилова звали его Захарычем, вероятно думая, что это его отчество. Мы встречали его каждое лето, стали здороваться, как со всеми местными, а в прошлом году разговорились и узнали, как его звать на самом деле. Был он истопником бань на берегу, чистил лес от сухостоя, работал на строительстве деревянных домиков — небольшой базы отдыха для путешественников вроде нас.
— Здравствуйте, — ответили мы с Жекой в один голос.
— Когда приехали? Надолго к нам?
— Да сегодня только. Дня на четыре, — улыбалась Жека, поглядывая то на меня в «обвязке», то на Николая Степановича.
— А вы чего тут делать собрались? — наш собеседник тоже обратил внимание на мою оранжевую бельевую верёвку. — Верёвок навязали каких-то…
— Да мы это… — я засмущалась, моя блестящая идея вдруг начала меркнуть, как обгоревший бенгальский огонь. — А вы как на озеро добираетесь?
— В смысле? Трамваев тут ещё не пустили. Но к лету председатель обещал! Зуб давал — прям до пляжа! — рассмеялся Николай Степанович.
— Через речку как переправляетесь? Мост ведь затоплен, — уточнила Жека.
— А этот вам чем не мост? — мужчина показал на деревянные развалины.
— Да боязно по нему. Вот и решили привязаться, — я теребила свою верёвку, в несколько раз намотанную на поясе и, наверное, покраснела от смущения.
— А! Вот оно что! Ну вы туристки тоже мне! — рассмеялся Николай Степанович. — Главное переходить по одному, не смотреть вниз и думать о хорошем. А верёвку сними лучше, запутаешься в ней или зацепится она за что-нибудь, мост-то вон какой, в гвоздях весь да в сучьях! — Николай Степанович покашлял и достал из кармана куртки пачку сигарет, с удовольствием затянулся и пошёл по мосту, точнее, по брёвнам, которые от него остались. Брёвна предательски качались, но Николай Степанович прошёл ловко и уверенно, и сумка с продуктами ему была не помехой. Казалось, он всю жизнь работал в цирке канатоходцем.
— Ну, вот и всё! — он вынул изо рта сигарету и остался наблюдать за нашим «смертельным номером» с противоположного берега.
Я послушала совета старшего, смотала верёвку и убрала в рюкзак.
— Вниз на воду не смотри, чтобы голова не закружилась, — Женя глянула на меня из-под пёстрой банданы и затянула покрепче лямки рюкзака. — Мы ехали увидеть озеро, значит, пойдём.
Жека осторожно шагнула на рыхлое чёрное бревно, поросшее мхом, с торчащими ржавыми гвоздями. Соседние брёвна уже давно обрушились вниз, и этому осталось тут лежать, вернее сказать, висеть, недолго. Жека сделала ещё шаг, и бревно качнулось. Волнение за Жеку охватило меня, я молча смотрела, как она плавно передвигается по бревну. Рюкзак на спине, хоть и небольшой, но явно мешал ей. Женя перешагивает на другое бревно, когда-то залатанное корявым горбылём, оно выглядит надёжнее первого, но доверять ему тоже не стоит… Вот она уже шагает по поперечным доскам старого моста, некоторые из них были оторваны нарочно и использованы, видимо, в качестве дров, некоторые сгнили и рухнули вниз без посторонней помощи.
И вот Жека на земле! Она стоит на противоположном берегу Тунгуски, на опушке соснового леса, довольная тем, что у неё получилось пройти по разрушенному мосту, и путь к нашему озеру теперь открыт.
— Одна есть! — Захарыч закуривает новую сигарету.
Женя машет мне рукой:
— Теперь ты давай!
И я встаю на бревно, чувствую, как оно начинает прогибаться подо мной, напоминая вибрирующую струну. Нет, на прямых ногах, как прошли Захарыч и Жека, мне не пройти. И я сажусь на корточки, хватаюсь за бревно обеими руками, гнилая кора расслаивается и отрывается от него, слетая вниз. А там, внизу, шумит речка, закручивая воду тёмными воронками. Издалека этот мост не выглядел таким уж высоким, а сейчас кажется, что внизу целая пропасть. Моё тело будто вообще мне не принадлежит, меня словно заклинило в этой нелепой позе посередине трухлявого бревна, которое не сегодня-завтра рухнет.
— Ползи по нему! Не останавливайся! Рассядешься — быстрее упадёшь! Не смотри вниз, ползи! — кричала мне Жека.
«Как хорошо, что я работаю не в цирке, а в офисе», — пронеслось у меня в голове, хотя я никогда не стремилась ни на арену, ни уж тем более под купол. Я выдохнула и поползла на четвереньках дальше. Так или иначе, преодолеть этот путь у меня получилось. Старый мост остался позади.
Захарыч двинулся к базе, а мы с Жекой пошли бродить по лесу. Лес молчал. Его всё ещё не отпускала зимняя дрёма. Земля, усыпанная прошлогодней рыжей хвоей и отсыревшими шишками, уже почти освободилась от снега, и всё же была холодной, неготовой принять первые тоненькие ростки молодой травы. На дороге в бору, да-да, именно на той дороге-колее, где так часто застревала папина машина, стояли огромные лужи с удивительно чистой водой, скопившейся после таяния снега. Сосны гляделись в эти лужи, расправляя мохнатые ветви, иногда небрежно стряхивая шишки и капли утреннего дождя. Лишь изредка где-то далеко было слышно кукушку и басовитое ворчание выпи. Мы шли по тропинке, изрезанной корявыми корнями величавых сосен и с наслаждением вдыхали густой смолистый аромат бора. Говорить не хотелось, чтобы не нарушать этой тишины. Наоборот, мы старались пройти как можно тише и незаметнее, чтобы лес даже и не узнал о нашем приезде. И лишь иногда вырывался мой шёпот: «Как же красиво!», «Как всё-таки здорово, что мы приехали сюда!». Вдали лес стал реже и светлее —
