Увы, Мутезиус не дожил до завершения своего последнего проекта: в 1927 году он погиб под колесами берлинского трамвая. В том же году другая смерть жестоко оборвала череду браков и рождений в моей семье: в Линце умер племянник Софии Эгон Кафка, дожив всего лишь до сорока девяти лет.
Вечером, накануне праздника Йом-Кипур, Эгон вернулся из деловой поездки, поел и отправился в синагогу. Шестилетнего Джона Кафку (или Ганса Зигмунда, как его тогда звали) вместе с пятнадцатилетней сестрой Гретль отправили туда пораньше. Эгон упал с сердечным приступом в нескольких кварталах от приемной доктора Эдуарда Блоха. За ним немедленно послали, и доктор предупредил, что следующий приступ окажется смертельным – так и произошло, Эгон скончался через считаные дни.
Джон сам мне говорил, что узнал о смерти отца только через две недели – ему сообщила Гретль. Новость подкосила его; даже став взрослым, он иногда видел отца во сне. Я узнала, что тетя Лили и Эдуард Блох взяли его под свое крыло, а Эдуард сделался опекуном, чтобы овдовевшей Клэр было легче его растить. Со стороны доктора это был, можно сказать, привычный жест щедрости. Джон потом написал об этом эссе «Промежуточные миры» (Worlds In-Between), где между прочим объяснил, почему опекун «так и не заменил отца»:
У него было хорошее сердце настоящего друга и очень конкретные представления о том, как важно для меня классическое, гуманитарное образование. Может, он действительно был слишком хорошим, а может, я так его воспринимал – у него была репутация «доктора для бедных», – но он был слишком хорош для всех, чтобы стать близким лично для меня[36].
В конце двадцатых годов София вплотную занялась будущим Эриха. Она буквально вынудила своего 43-летнего сына, страдавшего сердечными и другими заболеваниями, вступить в поздний брак с 19-летней Маргаритой Гершан. Светловолосая Грета с внешностью кинозвезды привлекала внимание всего Инсбрука. Брак был заключен 16 ноября 1930 года в Вене, а через три года Грета родила их единственного сына, Петера.
Большой моей удачей стало знакомство с одной из послевоенных инсбрукских подруг Греты. Энергичная девяносточетырехлетняя Герти Майер рассказывала мне в 2014 году, что Герта и Эрих не были счастливы. Это перекликалось с тем, что сам Петер говорил историку Герде Гофрайтер накануне своего восьмидесятилетия: обстановку в доме своих родителей он называл «сплошной ненавистью», а себя самого чувствовал никому не нужным. В детстве он тоже много времени проводил с няней; ему строго-настрого запрещали сердить отца и шуметь дома.
Не знаю, замечала ли все эти сложности София. Когда 31 декабря 1930 года в кафе «У Шиндлеров» встречали Новый год, она, наверное, радовалась не только успеху своих сыновей, но и тому, что и Гуго, и Эрих стали главами семейств и увеличили численность молодого поколения. Через десять лет после войны все более-менее успокоилось, Шиндлеры наконец обрели равновесие и теперь могли посмотреть в будущее.
Этого нельзя было сказать о компании семьи Кафка в Линце. LUSKA переживала упадок. Почти всю работу брал на себя Эгон, и после его безвременной смерти старший брат Рудольф остался совсем один, притом что он страдал сифилисом и все дольше и серьезнее лечился в больнице. Рудольф отвечал за расширение LUSKA, заключив многочисленные договоры с армией в годы Первой мировой войны, но увеличение оборота не сопровождалось увеличением прибыли.
С позиций сегодняшнего дня встреча 1930 года в кафе «У Шиндлеров» кажется прощанием с периодом выстраданной стабильности. В октябре 1929 года обрушился нью-йоркский рынок ценных бумаг, и теперь трясло Европу, а совсем уже скоро и Австрия погрузится в экономический и политический кризис. Все это стало той последней соломинкой, которая сломала бизнес Рудольфа. Чтобы хоть как-то удержаться на плаву, он начал распродавать активы; когда перестало помогать и это, он набрал дорогостоящих кредитов. Потом конкурент предложил перекупить его бизнес, но от этого решительно отказалась Эрмина. LUSKA оказалась на грани исчезновения.
Снова наступали тяжелые времена, и хрупкая австрийская демократия столкнулась с угрозой и слева, и справа, в том числе и от антисемитов. Мог ли Гуго тихо-мирно подавать гостям кафе свой превосходный штрудель и одновременно вести вместе с Эрихом бизнес С. Шиндлера? Всю свою жизнь каждый из них посвятил кулинарии, напиткам и развлечению людей, чтобы они радовались жизни и получали от нее удовольствие.
Кому бы это не понравилось?
США, 2018 год
На множестве моих фотографий запечатлены молодые Шиндлеры: двоюродные братья и сестры – новое поколение – играют вместе зимой или летом. Между Куртом и Петером восемь лет разницы. Это, кажется, не смущает ни того ни другого.
Я знаю, что каждое лето они проводили в Игльсе, у дяди Зигфрида. Там компанию им всегда составляли Марта и внучка Зигфрида, Марианна. Она росла без родителей. Мать ушла, заявив, что не чувствует в себе ни малейшей склонности к выполнению своих обязанностей; отец, Эрвин, специалист по патентному праву, работал во Франкфурте-на-Майне; естественно, он не мог уделять дочери должного внимания и в конце концов отправил ее к своим родителям, в Вену. Курт и Петер приходились Марианне дядьями, хотя она была примерно одних лет с Куртом. Было у них и нечто общее: все трое прекрасно знали, что такое быть единственным ребенком в несчастливой семье.
Вот они передо мной на фото, беззаботно играют в саду. На снимке 1934 года Курт за рулем большой немецкой машины изображает шофера, а Петер с Марианной сидят на заднем сиденье (см. илл. 17 на вкладке). Когда в 2018 году в Америке я познакомилась с Марианной, она подарила мне копию этой фотографии в красивой рамке. Это настоящее олицетворение великолепной, богатой и беззаботной тогдашней жизни.
Худощавой, жилистой Марианне сейчас за девяносто, но она отличается завидным здоровьем и острой памятью. Она добрая, и мне с ней тепло. Она помнит не только сад в Игльсе, но и булочки со взбитыми сливками, которые делали в кафе и иногда с оказией присылали ей в Вену, чему она бурно радовалась. Она рассказывает мне, как хорошо относилась к отцу, как потом, во взрослой жизни, они изредка пересекались, причем она всегда избегала вступать с ним в деловые отношения. В точности она не знает, из-за чего возникла неприязнь между взрослыми Петером и Куртом; но ей кажется, что я права и возможной причиной было кафе «У Шиндлеров».
А еще я еду в Вашингтон, к Джону Кафке. Он берет меня в плен своей энергией, шармом и умом. В свои девяносто семь он ведет меня на целых две художественных выставки, одновременно со мной выискивая наши общие корни. Он вспоминает, как совсем еще мальчиком радовался, когда ему разрешали посидеть в шикарном кафе допоздна и послушать волшебного Рихарда Таубера. Джон напоминает мне, что Таубер был местным, уроженцем Урфара, небольшого городка совсем недалеко от Линца, где вели свой бизнес Эрмина и Зигмунд Кафка.
Я спрашиваю у Джона, помнит ли он моего отца и их совместные игры в Игльсе. Я знаю, что из Линца всегда наезжало много гостей: Эрмина и Зигмунд со своей семьей, их дочь Лили, опекун Джона Эдуард Блох, который совмещал свои приезды с продолжением учебы на медицинском факультете Инсбрука. Мне кажется вполне логичным, что Курт с Джоном должны были приятельствовать, ведь их разделяло всего четыре года, но почему-то у меня нет ни одной фотографии, где они с Куртом играют.
