смирилась она, — переписываться.
Честно говоря, слово «бастард» было для Герцена более чем подходящим. Ну, учитывая происхождение.
— Уже все знают? — спросил Саша.
— Саша! Ну, ей Богу! Все письмо в твоей новой орфографии. Мне тяжело говорить по-русски, но читать я умею.
Саша окинул взглядом кортеж и подумал, что «бастард»-то прав был относительно бабинькиных расходов. Александра Федоровна путешествовала со всем двором и многочисленными сундуками, забитыми всевозможным скарбом.
— Если бы дядя Костя решался печатать меня в новой орфографии, не было бы нужды в Герцене, — заметил Саша.
— К Косте прислушивайся, — посоветовала бабинька, — ума ему не занимать. Когда учился тоже всех поражал.
Дядя Костя с тетей Санни и Николой на проводах присутствовал, ибо уехал куда-то в Европу раньше бабиньки.
— Ты видел его рисунки? — тихо спросила Александра Федоровна.
— Нет.
— Посмотри. Они очень хороши. Профессиональные почти иллюстрации на исторические сюжеты. Фигуры героев, их характеры, композиция, детали одежды — все! Он в детстве очень любил рисовать.
— Вот уж чего не умею!
— Не беда! У тебя другие таланты.
Бабинька достала увесистый кожаный кошелек и вручила Саше.
— Это тебе на книги, — сказала она.
Саше было любопытно посмотреть больше ли это или меньше, чем на бриллианты, но он счел это неприличным, хотя не ручался за своё понимание этикета.
— Я вернусь в июле, — пообещала бабинька. — В Петергоф. Что тебе из Ниццы привести?
Саша задумался. Ницца у него ассоциировалась исключительно с Английской набережной, пальмами на ней и нешироким галечным пляжем.
— А вы через Париж будете проезжать?
— Конечно.
— Там есть группа молодых художников. Мне бы хотелось их картины. Думаю, они еще не очень дороги.
— Ещё? — переспросила бабинька. — Ты о них что-то слышал?
— Да.
— Помнишь имена?
— Некоторые.
Бабинька обернулась к своей спутнице. Даме лет сорока, еще красивой, с темными волосами, тонкими чертами лица и большими глазами.
— Варенька, есть чем записать?
Про «Вареньку» Саша был наслышан. Варвара Аркадьевна Нелидова была практически второй женой Николая Павловича. Но вела себя так скромно и умно, настолько ни на что не претендовала, что никто ее не осуждал. По слухам, она родила императору троих детей, тут же усыновленных графом Клейнмихелем. Но это не точно. Саша с ними пока не пересекался, так что не мог оценить степень сходства.
Самым удивительным в этой истории была нежная дружба между женой и любовницей. Варвара Аркадьевна оставалась любимой фрейлиной бабиньки, и они везде путешествовали вместе. Причем Александра Федоровна естественно все знала.
Когда Николай Павлович умер, императрица назначила один час в течение дня, когда Нелидова могла одна молиться у его тела, и никто не смел войти.
Император завещал Нелидовой 200 тысяч капитала, который она тут же полностью раздала на благотворительность и осталась без гроша в кармане, после чего хотела уйти со службы и уехать из дворца. Но Александра Федоровна и папа́ не позволили. Нелидовой выделили квартиру в Зимнем дворце, оставили должность камер-фрейлины, и она по-прежнему читала бабиньке на ночь немецких поэтов.
«Варенька» извлекла из кармана шубки маленький томик Шиллера, карандаш и дамский альбомчик.
— Саше! — сказала бабинька.
И полный письменный набор перекочевал к нему.
«Ренуар, — написал Саша, — Мане, Клод Моне, Писсарро, Сезанн, Матисс, Гоген, Дега, Ван Гог».
Годы жизни перечисленных живописцев Саша естественно не помнил.
— Я не всегда уверен во французском написании, — извиняющимся тоном сказал Саша, передавая список бабиньке, — но как-то так.
— Мане и Моне — это два разных художника? — спросила Александра Фёдоровна.
— Да, Мане, кажется Эдуард.
— Все французы?
— Нет. Писсарро, по-моему, датчанин, а Ван Гог — голландец. Но сейчас все в Париже. По крайней мере, многие.
— Мне ни одно имя не знакомо, — заметила бабинька.
— Они еще очень молодые люди, — объяснил Саша.
— Как скажешь. Ты, оказывается, и в живописи разбираешься?
— Это особая живопись, — заметил Саша. — Тебе может не понравится.
Бабинька поняла все неправильно.
— Да? — переспросила она. — Почем ты знаешь, что мне нравится, а что нет. Мне кажется, ты очень взрослый для твоего возраста. Умные дети часто кажутся взрослыми. Кстати! Между прочим, ты знаешь, что Женя Лейхтенбергская — твоя кузина?
Да, кузина. Дочка тёти Мэри. То бишь Великой княгини Марии Николаевны. Тётя Мэри на проводах бабиньки, конечно, присутствовала. И Женя тоже. Но обе стояли не так близко, чтобы слышать этот разговор.
— А значит, по православному обычаю тебе не пара, — заключила бабинька.
Мда… В таких случаях его дочка Анюта там в будущем любила говорить: «Не надо меня шипперить!»
— Она мне совсем не нравится, — заметил Саша.
— А говорят, что только с ней и разговариваешь: и на катке, и на праздниках.
— Это она со мной разговаривает. Не могу же я девочку прогнать. С другой стороны, что бы мне с сестрой не поболтать?
— Смотри у меня! — сказала бабинька. — И картинки эти…
— Это совсем не те картинки! — горячо возразил Саша. — Ничего такого. Портреты, пейзажи, жанровые сценки. Просто необычная манера письма.
— Хорошо, поищу, — пообещала Александра Федоровна.
Саше почему-то остро не хотелось, чтобы бабинька уезжала.
Но она кашлянула, и щека ее была горячей, когда она в очередной раз обнимала его.
— Здешний холод не для меня, — сказала она.
Простудилась? Или снова бич этой семьи туберкулез?
— Но даст Бог еще свидимся, — вздохнула она.
И переключилась на Никсу, который был явно обижен тем, что младший брат потеснил его на пьедестале любимого внука. Долго разговаривала с ним. Потом настала очередь Володи, Алеши, Маши и даже маленького Сережи, которого держала на руках Китти.
Потом папа́ и мама́. Невестка со свекровью, кажется обнялись вполне искренно.
Саша вспомнил, что, когда папа́ выбрал себе в невесты Гессенскую принцессу, которую считали незаконнорожденной, и заявил, что ему дела нет до ее тайн, что он ее любит и что она или никто, бабинька впервые в русской истории лично поехала в Дармштадт, и кандидатура будущей Марии Александровны была высочайше одобрена.
Еще добрых полчаса бабинька обнимала остальных своих детей и внуков.
Наконец, кортеж тронулся.
Погода испортилась, снег повалил сильнее, солнце скрыли плотные тучи.
Саша долго смотрел вслед, пока его не окликнул Зиновьев.
— Александр Александрович, с вами желает говорить государь.
— Прямо сейчас? — спросил Саша.
— Да, пойдемте!
Во дворце было жарко натоплено, так что у дверей кабинета один лакей принял у Саши ментик, а другой открыл золоченые двери.
Саша ступил внутрь, и двери закрылись за ним.
Белые колонные слева, зеленые шторы между ними, а за ними такая же солдатская раскладушка, как у Саши и у Никсы. Папа́ иногда ночует прямо здесь.
Справа большое окно с такими же зелеными портьерами
