шепчет Ельцину и сама кладет ему конверт в карман. К своему ужасу, я слышу, как она произносит: «Прочтите вечером с Наиной Иосифовной». Мария Владимировна, не послушавшись меня, отдала письмо в самый торжественный момент. И, надо сказать, очень скоро последовало решение нашей проблемы.
Мария Владимировна была абсолютно лишена чинопочитания и невероятно мудра. У нее сложились дружеские отношения с Наиной Иосифовной Ельциной. Когда Мироновой вырезали желчный пузырь (ей тогда было хорошо за восемьдесят), звонит она мне уже из дома и сообщает, что навещать ее приходила Наина Иосифовна. «Идет, а из сумки у нее торчит сырая утка», — рассказывает Мария Владимировна. Утку, естественно, после операции есть не разрешалось, поэтому она сказала супруге президента: «А это заберите — дома зажарите Борису Николаевичу!»
Дела Дома актера были делами Марии Владимировны. Иногда она, правда, возмущалась, когда мы просили ее подписать очередное письмо. Говорила: «Вы меня просто подписанткой какой-то сделали».
Если мы с ней ходили по инстанциям и я в пылу борьбы за Дом бросала начальству резкие слова, Мария Владимировна, сидевшая рядом, хватала меня за коленку. И как только мы выходили из кабинета, спрашивала: «Александровна, вам нужен Дом или правда?» «Дом», — отвечала я. «Тогда заткнитесь!» И верно — нельзя забывать, за что борешься.
Мария Владимировна прежде была замкнута на своей семье. Она с невероятным уважением говорила об Александре Семеновиче Менакере и всегда подчеркивала (порой, может, даже излишне), что в их паре главным был он и все творческие идеи исходили от него. Ее рассказы об Андрее никогда не носили сентиментально-слюнявого характера. Она признавала, что как актер сын превзошел и ее, и отца.
В Доме актера Мария Владимировна стала жить судьбами других людей, помогать тем, кому приходилось трудно. Даже когда я принимала какие-то кадровые решения, она вставала на защиту обиженных. Я удивлялась, что ее это волнует.
Мария Владимировна всегда казалась мне человеком достаточно жестким. В Доме актера она, наверное, не стала мягче, не превратилась в милую старушку, но добро делала с радостью.
Миронова была царственно хороша. Она не позволяла себе неопрятности даже дома. Ходила в красивом халате и с сеточкой на голове. Эти сеточки для волос мы привозили ей из всех заграничных поездок. Из первой командировки я привезла две. На что она сказала: «А больше вы не могли купить?»
Увидев на мне какой-нибудь костюм (хотя ничего особенного я никогда не носила), она говорила: «Я тоже хотела бы такой». И однажды мы с ней поехали к Славе Зайцеву. В итоге шил он, но руководила процессом она: на каждой примерке указывала Славе, что и как надо сделать. Знаменитый модельер вынужден был выполнять все ее требования. В результате костюм получился очень удачным. Мария Владимировна, правда, по свойственной ей привычке, костюм хаяла, однако с удовольствием его носила.
Мария Владимировна с годами не утратила остроту ума и реакцию. Она мгновенно схватывала суть проблемы. Несколько раз мы бывали у Чубайса, и она настолько быстро вникала в понятия «аренда» и «субаренда», что Анатолий Борисович даже сказал мне: «Если бы все мои работники были такими сообразительными, как Мария Владимировна…»
Миронова прониклась родственным чувством к Чубайсу. А он однажды послал ей письмо, в котором написал, что она ему как бабушка. Поэтому она называла его внуком. Когда Мария Владимировна умерла, Анатолий Борисович пришел на панихиду в Доме актера и, несмотря на свою занятость, пробыл там до самого конца.
Мария Владимировна, никогда не имевшая отношения к политике, в последние годы своей жизни стала человеком государственным. Ее мнением интересовались, ей в интервью задавали вопросы, касающиеся ситуации в стране.
Совершенно не чувствовалось, что Мария Владимировна старше нас. Она обладала великолепной памятью и остро ощущала время. Часто говорила о том, как повторяются времена, Я тогда спорила с ней, а сейчас понимаю, что она была нрава.
АЛЕКСАНДР ШИРВИНДТ
С Шурой Ширвиндтом подружился еще мой папа. И я всегда относилась к нему с симпатией. Но меня убивало, что к папе, находящемуся, на мой взгляд, на недосягаемой высоте, он обращался, как ко всем, на «ты».
Папа разрешал мне приходить на «капустники», хотя они начинались в 12 часов ночи. Вначале на сцене появлялся Шура Ширвиндт, и зал ахал при виде этого красивого, интеллигентного, обаятельно-язвительного мужчины.
«Капустники» вроде бы — дело несерьезное, но создавались они всегда очень крупными и талантливыми личностями. Их было не так много: Виктор Драгунский, автор известных «Денискиных рассказов» (он организовал первый на моей памяти «капустник»), Шура Ширвиндт, Саша Белинский, Вадик Жук и Гриша Гурвич. Я уверена: то, что делалось этими людьми, — высокое и редкое искусство.
Когда я возглавила Дом актера, Шуры не было среди тех, кто приходил к нам. Первое, что готовил Ширвиндт уже при мне, — вечер памяти Андрюши Миронова. Они делали его с Гришей Гориным. Но в то время мы с Шурой общались мало. Постепенно жизнь нас очень сблизила. И сейчас я надеюсь на него даже больше, чем на себя.
Мне кажется, Шура как актер полностью не реализовал себя. Он слишком мудр. Где найдется режиссер, который перемудрит Ширвиндта? Был Эфрос…
Шура взялся за непосильный труд — возглавил театр. Когда я читаю в газетах, что Ширвиндт делает не то и не так, думаю, какие все-таки странные эти критики. Желая лишь высказать свою точку зрения и продемонстрировать себя, они не вникают в суть, не стараются понять, что движет другими людьми. Не умеют объективно оценивать важные и ответственные человеческие поступки: поступок Александра Ширвиндта, поступок Михаила Ульянова, поступок Татьяны Дорониной, взвалившей на себя часть МХАТа… Ширвиндт пошел на этот жертвенный шаг ради тех, с кем много лет работал.
Шура — человек невероятно ответственный, и он не может руководить театром между делом. Я очень жалею его. А жалею — значит, люблю. Его жена Наташа однажды сказала мне слова, от которых и сейчас становятся влажными глаза: «Как мы с тобой его любим, его никто не любит». Это правда.
Я стараюсь бережно относиться к Шуре и не отвлекать его по пустякам, хотя, когда планируешь какой-нибудь вечер в Доме актера, хочешь, чтобы его делал именно Ширвиндт. Надо, чтобы все делал Ширвиндт. Но это невозможно.
Как-то я сказала Шуре, что Дому актера нужен режиссер. Он, недолго думая, произнес: «Вовка Иванов». «Какой Вовка? Откуда?» — удивилась я. И Шура познакомил меня с Владимиром Владимировичем Ивановым. Как Ширвиндт сразу понял, что из всех режиссеров именно Владимир Иванов (кстати, один из лучших театральных педагогов Москвы) —
