href="ch2-454.xhtml#id206" class="a">[454].
У Андрея Полякова представлен конфликт грамматики с лексикой – в форме множественного числа стоит слово с семантикой единственности:
В садах словесности, в единственных садах
легко от вечера и весело от света —
там стала азбука землёю на губах
на кольцах Греции, на стороне монеты
Андрей Поляков. «Новая Эллада Чёрная тетрадь» [455].
Сочетание в единственных садах здесь производно от строк Анны Ахматовой о Летнем саде Петербурга: Я к розам хочу в тот единственный сад / Где лучшая в мире стоит из оград. / Где статуи помнят меня молодой, / А я их над невскою помню водой («Я к розам хочу в тот единственный сад…»). Не случайно у А. Полякова это метафорические сады словесности. Выражение в единственных садах означает в стихотворении Полякова ‘только в этих садах’.
Парадоксальное сочетание все одни в стихах Александра Кабанова основано на синонимии слов один и одинокий:
Тишайший день, а нам еще не светит
впрягать собак и мчаться до оврага.
Вселенские, детдомовские дети,
Мы – все одни. Мы все – одна ватага.
<…>
Овраг – мне друг, но истина – в валюте
свалявшейся, насиженной метели.
Мы одиноки потому, что в люди
другие звери выйти не успели.
Александр Кабанов. «Мы все – одни. И нам еще не скоро…» [456].
В стихах Юлии Кокошко встречаются аномалии координации подлежащего со сказуемым, когда подлежащим является местоимение кто, по правилам требующее единственного числа сказуемого[457]:
А дальше поход травы – в рокот и по-пластунски,
и меж настурций, и кто там еще жужжат —
синие клоши генцианы, снимающей боли, чуму и жар,
тошноту, безвременье и пожар
Юлия Кокошко. «А дальше поход травы – в рокот и по-пластунски…» [458] ;
Кукла Дверь – беспечальней менады —
вдруг срывает с себя жилеты и номер —
или почетную гипотенузу, юбки и прочие начинанья,
и все, кто хотят навсегда вернуться, нипочем ее не узнают…
Юлия Кокошко. «Кто свинничает? Наигранные персоны…» [459].
Похожее явление есть и в стихах Игоря Булатовского:
Никто не знает, мы ли умерли,
а только знает: кто-то умерли, —
смотря в окно на «Специальную»…
А что смотреть? А что смотреть?
Кого-то в простыне, на прóстыне
обоссанного и обосранного
выносят просто, даже запросто,
как будто мусор – что смотреть?
Игорь Булатовский. «Никто не знает, мы ли умерли…» / «Песни о простых людях» [460].
Такое употребление сочетаний с местоимениями кто, кто-то ясно указывает на нелогичность правила.
Далее следуют примеры замены множественного числа единственным.
В следующих двух контекстах такая замена опирается на системную возможность употребления форм существительных единственного числа в собирательном значении с указанием на нерасчлененное множество называемых объектов:
4. Это древовидный слон, как нестриженый газон,
три разлапые ножищи упирает в небосклон.
5. Это дерево no-name, много листьев и корней,
много тонкого ствола, жаль, название забыл!
Александр Левин. «Буколюшки на переезд с дачи» [461] ;
Он падлой женщиной рожден
в чертоге уксуса и брома.
Имелась в тюфяке солома.
Имелся семикратный слон.
Александр Левин. «Новая история» [462].
В первом из этих примеров сочетанием много тонкого ствола обозначены ветки. Обратим внимание на то, что в узуальном сочетании многоствольное дерево денотатом является одно дерево, и от земли начинается обычно один ствол, который затем разделяется, подобно ветвям, на два или несколько. Во втором примере сочетание семикратный слон обозначает комплект статуэток, состоящий из семи предметов разного размера. В узуальном употреблении этот комплект называют слониками. Оба контекста указывают на противоречие между единством и множеством, характерное для семантики собирательности.
Конфликт между грамматикой и лексикой представлен и во многих других стихотворениях того же автора, например:
Что за время за лотое!
Как оно под куртку лезет,
как оно кусает руку
волокущую за ручку
упирающийся толстый
чемодан, набитый книжкой,
ручкой, булкой и тетрадкой,
и газеткой, и таблеткой,
и сосисок полкилом…
Александр Левин. «Стихи, написанные по дороге с работы в три приёма» [463].
Причастие набитый означает ‘заполненный плотно вложенными предметами’. В конструкциях с этим причастием нормативно употребляется только форма множественного числа существительного (или существительных). У Александра Левина множественность объектов выражена не грамматической формой множественного числа, а пространным перечислительным рядом, что вполне соотносимо с реальностью: в набитом чемодане может находиться по одному из названных предметов. Норма и узус предусматривают для таких случаев обобщающее слово, которое должно стоять во множественном числе, однако оно оказывается семантически избыточным.
Следующий текст демонстрирует конфликт между грамматикой и лексикой, связанный с гиперболичностью словоупотребления:
Вышел Зверь чёрен,
видом ужасен,
голосом пупырчат.
<…>
И дана была ему власть
зудеть и чесаться 30 лет и 3 ночи,
и ни один на земле не спасся,
кроме некоторых.
Александр Левин. «Зверь чёрен» [464].
В этом случае можно вспомнить синонимическое узуальное выражение никто кроме… Местоимение никто и означает ‘ни один’. Абсурдность узуальной конструкции обнаруживается при ее дефразеологизации, ведущей к буквальному прочтению.
Авторской критике подвергается и глагол уединиться, который нередко употребляется десемантизированно (они уединились):
вооружась сим спорным утвержденьем,
я в башне из слона уединился,
как свойственно отпетым декадентам,
но не один – с женой, детьми, друзьями,
квартирой, магазинами, работой,
газетами, подругами вождей
(которых избежать не удается,
но это не стесняет мне свободы)
и с музыкой. Ну, иногда стихами.
Александр Левин. «Мне не идёт грустить и умиляться…» [465].
В стихах Марии Степановой отражено противоречие между семантикой множественности, определяемой числительным два и грамматическим единственным числом существительного:
Я старый соловей. Жасминовое место,
С которого гляжу, как мается невеста —
Привычный полигон для пения в мишень:
Макушку ай лав ю и два ее ушей.
Мария Степанова. «Я памятник тебе на месте этом зычном…» [466].
Этот языковой конфликт, представленный в нормативных сочетаниях типа два уха, вызван рефлексом двойственного числа, то есть переосмыслением формы именительного-винительного падежей двойственного числа существительного уха в форму родительного падежа единственного числа:
Единственное число при таких словах, как два, три и четыре, где ясно указана множественность, представляется на первый взгляд очень странным и является характерным примером того, насколько грамматическое мышление может расходиться с логическим (Пешковский 2001: 438).
Актуализация лексикализованных форм числа
Многие современные поэты, актуализируя лексическую полисемию, демонстрируют и лексикализацию форм множественного числа, создавая тавтологические и псевдотавтологические конструкции:
Так что свадьба и мед
