class="v">если машут доктор Юнг,
доктор Фрейд и доктор Бёрн,
доктор Адлер машет тож
и другие доктора,
машут крыльями ладош
санитар и медсестра.
Нам не надо докторов,
я лечиться не хотим,
мы психически здоров,
я здоровы как один.
Я тут все за одного,
мы тут весь один за всех,
ничего, что мы того,
знаю мы, нас ждет успех.
Не беда, что шквал и шторм,
выйдем в море поскорей,
поднимая парус штор,
занавески якорей.
За кроватью ляжем в дрейф,
там экватор. Юных юнг
бросят в море доктор Фрейд
доктор Бёрн и доктор Юнг.
Владимир Строчков. «Уплытие» [441].
Строчки Я тут все за одного, / мы тут весь один за всех, которые содержатся в обеих редакциях, подсказывают, что замена основана на девизе один за всех и все за одного. А имена психоаналитиков и строчки Нам не надо докторов, / я лечиться не хотим, / мы психически здоров, / я здоровы как один мотивируют сумасшествием грамматические аномалии в обозначении субъектов. В таком контексте и заглавие «Уплытие» становится метафорой сумасшествия.
Об этом стихотворении В. Строчков пишет так (в том же письме автору):
Поскольку мысли о безумии и раздвоении личности меня надолго не покидали, примерно месяцем позже появилось на свет и «Уплытие» – уже чисто «европейская» версия темы. Что же до изменений в местоимениях – поначалу мне казалось, что безумие героя должно проявиться не сразу, но позже я понял, что упоминание с самого начала Фрейда, Бёрна и Юнга всё равно сразу раскрывает карты в отношении его психики, и предпочёл тотальную игру местоимений сомнительным нюансам раскрытия темы.
Вполне прозрачное интертекстуальное основание грамматических аномалий содержится в таком тексте:
Голова имеет форму 3‐х голов
Это кто такой красивый?
Знаем знаем
Ща всем миром то как зверь она завоем[442]
то заплатим до последних 3‐х колов
Нина Искренко. «Шары» [443].
Грамматические аномалии бывают связаны и с дистрибутивным употреблением формы единственного числа:
Когда придут годины бед
Стихии из глубин восстанут
И звери тайный клык достанут —
Кто ж грудею нас заслонит?
Так кто ж как не Милицанер
Забыв о собственном достатке
На нарушителей порядка
Восстанет чист и правомерн
Дмитрий Александрович Пригов. «Когда придут годины бед…» [444] ;
Вы скажете, что пыль не виновата:
Мол, ветр пришел и выклюнул лицо.
Но все же я смотрю на вас серьезно, как ребята,
Которые решили стать отцом.
Владимир Кучерявкин. «Рабы, ползущие в сознании, как мыши…» [445].
И. Б. Голуб указывает на то, что во фразах типа Бунтовщики потупили голову; Повелено брить им бороду «замена единственным числом множественного вполне допустима и специальной стилистической нагрузки не несет» (Голуб 2001: 229).
В приведенных примерах дистрибутивное единственное число вызывающе аграмматично, может быть, потому, что лексическое наполнение грамматических конструкций далеко от стандарта. Во втором из этих контекстов аномалия форм числа двойная: я смотрю <…>, как ребята и решили стать отцом.
У некоторых поэтов встречается и такое явление, которое можно было бы назвать антидистрибутивом:
Гуляя в утреннем пейзаже,
я был заметно одинок,
и с криком: «Маменьки, как страшен!»
пустились дети наутёк.
Леонид Аронзон. «Гуляя в утреннем пейзаже…» [446].
И мудрейшины вскричают:
– Соцли! Скоро грянут соцли!
Скоро будут каждый пуцли
властелины резерваций!
Пуцли-Вицли!
Вицли-пуцли!
Хау! Мы усё сказал!
Александр Левин, Владимир Строчков. «Песнь о народных гайаватах» [447].
Леонид Аронзон приписывает детям реплику, в которой форма множественного числа семантически соотнесена с множественным субъектом речи, но при этом крик Маменьки, как страшен! (помещенный в кавычки) оказывается абсолютно нереалистичным, хотя вполне нормативно было бы ой, мамочки[448].
Александр Левин и Владимир Строчков демонстрируют объективное противоречие между грамматикой и семантикой: местоимением единственного числа каждый обозначается дистрибутивное множество. Числовые аномалии этого текста (Скоро будут каждый пуцли / властелины резерваций) определяются и тем, что имя Вицли-Пуцли (бога солнца, плодородия и войны у ацтеков) по буквенно-звуковому составу омонимично русским формам множественного числа. В заключительной строке Хау! Мы усё сказал! местоимение мы оказывается одновременно и «мы императорским», и мы, обозначающим «мудрейшин», и мы, относящимся к соавторам текста. При любой из названных референций здесь отчетливо выражено противоречие между семантикой единичности и множественности.
Аномальное множественное число в уподоблениях, вероятно, тоже можно воспринимать как антидистрибутив:
Когда вокруг чьи-то взоры
Передо мной сверкают, как рыбья чешуя,
И чья-то тень крадется, словно воры,
Рождая темные вопросы бытия
<…>
Тогда, растоптанный, как папиросная коробка,
Закрыл глаза и улетаю робко.
Владимир Кучерявкин. «Когда вокруг чьи-то взоры…» [449] ;
Я на диване лег, как в речке крокодилы.
И радио, где музыка играла,
Вдруг сделав перерыв, чего-то врало.
А я себе дремал и просто спал.
Владимир Кучерявкин. «Под лампой в керамическом бардаке…» [450] ;
…растет и леденеет голова.
И вот на черном полувыцветшем диване
Раскачивается толстая, как мамонты, змея,
Что-то врет и ручкой мягкой манит.
Владимир Кучерявкин. «…растет и леденеет голова…» [451].
В таких случаях грамматика сравнений может быть интерпретирована как синтаксический эллипсис: И чья-то тень крадется, словно (*крадутся) воры; Я на диване лег, как в речке (*легли) крокодилы; Раскачивается толстая (*какими бывают) мамонты, змея.
Пример подобной грамматической аномалии вне сравнения:
вот ходит он почти на цырлах
да почему почти
когда бывал на свете штирлиц
он тоже был людьми
Данила Давыдов. «вот ходит он почти на цырлах…» [452].
У Виктора Сосноры есть такие строки:
Я пишу, но это не «я»,
а тот, кто во мне, задыхаясь, пишет, —
Гусь перепончатый, за решеткой груди сидящ
то на одном, то на другом стуле.
То на одном, то на другом суку кишок
клювами водит, макая в печень,
то забирается в мозг и выглядывает в мой глаз,
то сжимает и разжимает когтями сердце.
Виктор Соснора. «Я пишу, но это не „я“…» [453].
Здесь форму множественного числа клювами можно понимать как обозначение интенсивности совмещением метафорического сравнения и синекдохи: ‘клюет так сильно и часто, как будто у него несколько клювов’. Такой образ подобен технике мультипликации
