Маркграфство кормило сразу три государства, получая со всех солидный куш. Последние сто лет на территории Альтавины не велось войн: страны-нахлебники пришли, наконец, к соглашению и подписали конвенцию с правящей династией. Возникающие спорные моменты Ферро, Сельта и Олета обязались решать сторонним путем, в пограничных зонах; скорая на выдумки Сельта приобщила соперниц к национальной забаве, именуемой в ряде кругов «бумажной войной», игре, на вкус Эрея, интересной, но граничащей с извращением. Как бы то ни было, Альтавину оставили в покое к вящей радости нагревших руки маркграфов, и те продолжили собачиться в свое удовольствие, не отвлекаясь на внешние беды. На данный момент страна уже двадцать лет жила без правителя, хотя и оставляла за собой статус вольного маркграфства, данью привычке, а не реальности.
Свой триумфальный марш по Хвиро Император начал именно с Альтавины. В один ненастный день его войска просто вошли в страну, а герольды объявили ее территорией Ферро. Крестьянство и немногочисленное уцелевшее в междоусобицах рыцарство не протестовало, не сопротивлялось, уповая на защиту Олеты и Сельты, были посланы гонцы, заключены военные союзы, но отряды альтавов так и не присоединились к своим защитникам: подоспел сбор урожая, страна не могла позволить себе лишиться средств к существованию. К концу уборочных работ пала Олета, и Сельта попала в надежное кольцо окружения. К началу посевной маркграфство полностью покорилось судьбе.
За это предательство, подшитое к длинному списку деяний, селты терпеть не могли вздорный народец, чуть что хватаясь за мечи; а так как в Сельте полагали, что вытащенный без дела меч приводит к неприятностям, оружие неизменно шло в ход, и неприятности действительно начинались, причем не только и не столько у селтов.
Эрей лично занялся неприметными альтавами, расквартировав их в ю-чиньском районе города, подальше от горячих селтов, да так, что не сразу отыщешь. Ни о каком особом почете речь не шла; посольство разместили рядом с рынком, где альтавы тотчас занялись любимым делом, перепродавая еще не собранный урожай.
По счастью, в тот же вечер прибыл отряд из далекого Инь-Чианя, из Сканвы, родной страны государыни; Рандира и Викард едва не прыгали от радости, узнавая родню и приятелей, сельтским витязям нашлись достойные соперники и размениваться на подлых торгашей стало делом зазорным.
Основу инь-чианьского поезда составляли сканваны, в большинстве те самые воины, что перешли Мельты и ударили по непокорной Сельте. Впрочем, хватало и молодежи, не старше буйного Викарда; ее шутки, присвисты и разудалые песни весьма оживляли парадное шествие по улицам Мантрея. Бывалые воины ехали молча, степенно, ненароком бросая в стороны краткие взгляды из-под косматых бровей, не из любопытства, не от недоверия, скорее по вросшей привычке поминутно определять себя в пространстве, выискивая добычу, противника и возможные ходы отступления, если… Что – если? – оставалось вопросом, открытым многие века: отступать там, где можно геройски сдохнуть, варвары не любили, просто опытный воин должен рассматривать все возможности. Так учили их в школе Скалистого острова, вот и делали, как учили.
Большинство витязей ехали без доспехов, многие, по причине небывалой для уроженцев Инь-Чианя жары, – с оголенными торсами, смущая местных дам. Впрочем, дамы особо не протестовали, больше ахали, обмахиваясь веерами, да шептались между собой, покусывая губы. От их восторженной суеты даже ветераны сделались добрее и принялись покручивать роскошные усы; молодые же витязи оживились сверх меры, загарцевали, завертелись, ловя букеты, норовя поиграть могучими плечами, а то и двуручником крутануть толпе на потеху.
Следом за отрядом воинов следовал поезд купеческий. В Суровой стороне торговали мало, торговое ремесло не было в особом почете, но раз уж выдался случай подарком Императору поклониться, – грех его упускать. Везли, в основном, пушнину да мед, какого не пробовали в просвещенном Ю-Чине, – вересковый. Соленую рыбу, богатую икрой, особые породы дерева с необычайно крепкой древесиной, засахаренную ягоду в нарядных берестяных туесках.
Меха в Ю-Чине носили редко, по такой-то жаре, да и редкий зверь в теплых краях мог похвастаться богатым мехом; но пушнина Инь-Чианя была в цене во все времена. Бережно обработанные шкурки так сияли, так искрились на солнце, что руки сами тянулись погладить, а погладив, – не выпускать до конца дней своих, и расстаться с деньгами было несравнимо легче.
Викард не выдержал, вклинился в строй, поехал бок о бок с дружиной, равный среди равных. Лишь раз богатырь оглянулся на вождя: дозволит ли, одобрит? Ральт Рваный Щит степенно кивнул стосковавшемуся инь-чианину и махнул рукой: гуляй, молодежь нетерпеливая! Все разом загалдели, образовалась невразумительная свара, толчея; у могучего гарда нашлось немало друзей среди сканванов, знакомцев по Школе, затеялся сбивчивый оживленный разговор, смешки, тычки, извечные «Хей! А помнишь?» и обстоятельная чистка косточек Мастерам. Лишь на вопрос «Ну как ты тут?» богатырь мрачнел, всем видом силясь показать, что горек хрен на чужбине. И уехал бы, да только мать он в этой жаре схоронил, побратима оставить – все равно что предать, ну и государыне лишний щит, лишний друг не повредит. Сканваны одобрительно взвыли, ударили в щиты, пугая зевак, Ральт прикрыл глаза, выражая благодарность. Викард благодарности вождя не принял, лапищами замахал, мол, не за награду, для души, для чистой совести. Так и выехал на площадь, крутя руками как ветряная мельница.
Там, на площади, встречал дорогих гостей сам Император со свитой, ровно на полдороги к дворцу, так, как принято у варваров, выказывая почтение, но не принижая своих заслуг. Государыня была тут же, кусала губы от нетерпения, до рези всматриваясь в заветный проулок, за спинкой ее кресла, точно верная тень, пристроился советник Эрей Темный.
Эрей знал многих в варварском поезде, помнил по именам и прозвищам, маловразумительным для ю-чиньской культуры. Ему самому не терпелось увидеть этих странных, похожих и непохожих на него людей, с кем свела судьба три года назад, когда он пересек Мельты, приехав за нареченной государя, и поклялся вождю хранить Рандиру, беречь, точно последнюю каплю Силы. Он выполнил клятву, довез, сберег, ни разу не пожалев о данном слове, но теперь ему хотелось взглянуть в глаза Ральту Рваному Щиту, урвать солидный кусок признательности и закрыть, наконец, тот давний счет, извечную повинность. Освободиться от старой клятвы.
Не вышло.
Не выдержала Рандира: при виде отца государыня взвизгнула, как малая девчонка, подскочила, кинулась бегом, через всю площадь, полетела, будто крылья на ногах выросли, – туда, к своим, ломая выверенный до жеста ритуал встречи, забивая в глотку заготовленные приветствия, добежала, ловя воздух загоревшимися легкими, повисла на шее вождя и разревелась от счастья.
Ральт прижал любимую дочь к сердцу, бережно, точно пушинку, доподлинно зная, что тяжела, дрогнул лицом, кинув беспомощный взгляд на Императора, и Рад так же беспомощно развел руками, принимая драгоценных гостей, даруя им право жить под этим небом, отдавая на растерзание площадь и город, награждая личной опекой. Многое уместилось в простом жесте государя, многое прочел в нем вождь и признательно улыбнулся. Зашептал что-то дочери, успокаивая, напоминая о долге, и лишь когда Рандира, смущенно вытирая слезы, заставила себя разжать объятья, взглянул поверх ее головы на мага. В этом взгляде не было благодарности, не было и одобрения. Была отчаянная мольба, ополоумевший немой крик над гулом впечатлительной толпы: не оставь! защити, Темный! Старый варвар не умел просить и молить привык только Бога, брови и сейчас норовили сурово срастись у переносицы, повелевая, но по небритой щеке ползла одинокая слеза, спеша укрыться в густой бороде, позорная для воина, неуместная для счастливого отца, почти деда, – и Эрей не сдержался, согласно кивнул. Куда он денется, вечный опекун, хватает у него подопечных, одним больше, одним меньше, кто посчитает? Попробуем справиться. Обреченно склонив голову, маг тотчас поднял глаза и успел поймать в тускнеющем взоре Ральта ту самую благодарность, о которой втайне мечтал. Толку с нее было, что с глиссарха бульонки.
