Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
и запомнить его имя; он идет на сотрудничество с другими авторами, пробует свои силы в различных жанрах, отдавая предпочтение популярным (к примеру, в его творчестве нет ни одной пьесы-маски – жанра придворного театра, который прославил Бена Джонсона, но Шекспиру был неинтересен в силу своего ограниченного спектра применения – только при дворе и для аристократов).
Высокий уровень требований, которые предъявлял стремительно растущий театральный «рынок» Лондона в конце столетия, не оставлял начинающему автору времени на раздумья, выбор темы, шлифовку текстов: производительность была важнее качества. По этой причине Шекспир (как и его коллеги) не гнушался чужими сюжетами: его «Короля Лира» и «Гамлета» можно рассматривать как ремейки относительно недавних елизаветинских хитов. Шекспировская комедия о Катарине и Петруччо имеет схожую историю: в те же годы на сцене шла пьеса о «некой строптивой», чей автор остался историкам неизвестным, однако ее фабула и композиция в точности соответствовали шекспировскому варианту этой истории. Предполагается, что она могла быть переработкой шекспировской пьесы либо, наоборот, ее источником. Хотя это свидетельствует о популярности сюжета у публики, с его трактовкой все же не все современники были согласны. Молодой коллега и в будущем соавтор Шекспира, Джон Флетчер написал продолжение его пьесы, в котором Петруччо после смерти Катарины женится во второй раз и сам становится «укрощаемым», потому что новая супруга не пожелала повторить судьбу своей предшественницы и перевоспитанию не поддалась[152].
Зрителям третьей ранней комедии Шекспира, написанной по мотивам произведения Плавта «Менехмы», не приходилось решать по ходу пьесы такие сложные нравственные вопросы и давать оценки неоднозначным поступкам героев. В отличие от «Двух веронцев», построенных на романтической фабуле, «Комедия ошибок» является чистым фарсом – комедией положений, где источником смешного служит нелепое стечение обстоятельств. «Укрощение строптивой» тоже обычно относят к фарсовым комедиям, однако она обладает более сложной структурой и стилистикой, чем подразумевает эта разновидность жанра.
В 1585-м – за несколько лет до переезда в Лондон – Шекспир стал многодетным отцом: его жена родила близнецов. Появление на свет двойни в елизаветинские времена было настоящим чудом: в силу низкого уровня акушерства и навыков родовспоможения даже обычные роды были настоящей лотереей для матери и ребенка, а шансы близнецов родиться в срок и выжить были очень малы[153].
Вероятно, Шекспир был очень впечатлен этим двойным везением (что не помешало ему вскоре покинуть свое разросшееся семейство ради лондонских театральных подмостков) и косвенно выразил свои чувства по этому поводу как минимум дважды: в «Комедии ошибок» и «Двенадцатой ночи». Впрочем, и без биографической привязки мотив близнецов мог вдохновить сочинителя и впечатлить его публику. Как любая аномалия – а к таковым в Средние века причислялись подчас совершенно безобидные и привычные для нас вещи, – близнецы одновременно и пугали, и притягивали. Сам факт наличия у человека двойника наводил на мысли о колдовстве и вмешательстве сверхъестественных сил, поэтому к близнецам относились с опаской и некоторой долей подозрительности[154].
Впрочем, у Шекспира не было времени и возможности погрузиться в изучение феномена близнецов на примере собственных детей: вскоре после их рождения он уезжает в Лондон и свою семью в Стратфорде навещает – если вообще там бывает – очень редко. К тому моменту, когда немолодой драматург возвращается на родину, Хэмнета уже давно не было в живых (он умер от чумы в возрасте одиннадцати лет), а Джудит была девушкой «на выданье», причем уже не слишком юной. Замуж она вышла в год смерти своего отца, в феврале 1616-го, когда ей было около тридцати лет – больше, чем ее матери, чье позднее замужество столько раз обсуждалось историками и биографами Шекспира. Можно сказать, что драматург знал о жизни близнецов, степени их привязанности друг к другу и особенностях взаимоотношений немногим больше, чем любой другой писатель его времени. Выбор сюжета для его «Комедии ошибок» был продиктован скорее потребностью в оригинальной, неизбитой теме, содержащей богатый потенциал забавных ситуаций и поводов для смеха и – желательно – не связанной с романтическими мотивами, потому что их он уже щедро использовал в других своих дебютных комедиях.
Творческий метод Шекспира – и особенности его дарования – требовали от него изыскивать какую-то отправную точку, импульс для дальнейшей работы фантазии, обретаемый обычно во внешнем материале, не столько жизненном, сколько литературном. Сюжеты практически всех его пьес указывают на внешние источники, будь то английский перевод итальянской новеллы, пересказ древней летописи или пьеса другого драматурга, попавшая в поле зрения Шекспира. Он мог бы с полным правом подписаться под словами, автором которых считается Мольер: «Я беру свое добро там, где нахожу». Подобно царю Мидасу из греческого мифа, Шекспир своим прикосновением превращал в золото почти все, за что брался. Так, из довольно скучной и затянутой поэмы Артура Брука о печальной судьбе юных влюбленных[155] получилась самая известная в западном мире трагедия «Ромео и Джульетта», а жизнеописания древних греков и римлян, доступные в то время только ученым, под пером Шекспира ожили и превратились в захватывающие истории о жизни и смерти Юлия Цезаря, Антония и Клеопатры, Гая Марция Кориолана.
В случае с «Комедией ошибок» чуда не произошло. Молодой драматург, только начавший свое восхождение к вершинам славы и остро нуждавшийся в новом материале, обратился к пьесе Плавта[156], которую должен был знать еще со школьных времен, поскольку программа учебных заведений даже в провинции не обходилась без произведений этого автора. Древнеримская комедия строилась на путанице, возникшей из-за разлученных в детстве близнецов, которые выросли в разных городах. «Менехмы» были чистым фарсом, комедией положений, лишенной сатирического или назидательного оттенка. Шекспир в целом сохраняет это настроение веселой неразберихи в своей пьесе, однако, описывая злоключения Антифола Эфесского, все же не может удержаться от трудноуловимой нотки морализаторства: один из братьев с некоторым легкомыслием относится к брачным обетам, что вызывает постоянные упреки его супруги. В оригинальном тексте мотив супружеской неверности имел более выраженный характер и усугублял атмосферу всеобщего хаоса, поскольку один из братьев запутался в отношениях с женой и любовницей. Шекспир не уточняет степень супружеской неверности Антифола, зато не упускает возможность напомнить ревнивым женам в лице Адрианы о недопустимости постоянных попреков и подозрений: «Вредней, чем псов взбесившихся укусы, / Ревнивых жен немолкнущий упрек!»[157].
С образом второго брата – Антифола Сиракузского – в действие вводится отсутствующая в римском источнике романтическая линия: он влюбляется в сестру жены своего близнеца, что добавляет сюжету пикантности и комизма. В ответ на страстные излияния прекрасная свояченица Антифола стремится
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
