одернула юбку.
— Вот и поговорите. Я в душ схожу. Два дня не мылась. Горячую воду отключили.
— Можно мне с тобой? — спросил Сельдин.
— Не сегодня. У тебя важная миссия.
Проходя мимо Аверьянова, она скользнула указательным пальцем по его подбородку. Он вздрогнул. Она улыбнулась:
— Костя, прошу, без глупостей. А то Мешков положит в пиццу бритвенные лезвия, — прошептала Бумагина. И добавила: — Мур-мур.
Аверьянов в ответ хотел залаять, но, конечно, промолчал.
17
В комнату пришел рыжий кот, сел посередине и стал намывать мордочку. Закончив, прошествовал дальше шагом победителя и запрыгнул Сельдину на колени.
— Это Павел, мой лучший друг.
— Очень приятно, — отозвался Аверьянов.
— У тебя много друзей? — спросил Сельдин.
— Нет. А что?
— Ничего. Просто разговариваем. Чего ты такой зажатый? Расслабься.
Он отпустил кота, тот запрыгнул на стол и замер среди свалки.
— Я расслаблен.
— А то я не вижу! Не волнуйся, я не пидорас. Павлик, засранец, брысь оттуда! Ты бывший футболист?
— Кто сказал?
— Мешков. Тебе сколько лет?
— Тридцать семь.
— Мне сорок. Вот мы с тобой два мужика в роковом возрасте. Я уже писатель. А ты только хочешь им стать.
— Я не хочу, — сказал Аверьянов.
— Хочешь, — отмахнулся Сельдин. — Все хотят. Я бывший зоолог. Наблюдал за лосями. Сидел как-то на дереве с биноклем и фиксировал, как два самца убивают друг друга из-за лосихи. Выглядело смешно. Потому что с виду они все ничем не отличаются. Лоси и лоси. Тут меня осенило. Какой же я к херам зоолог?! Настоящий зоолог в каждом лосе разглядел бы отдельную личность. Я слез с дерева, вернулся в город, уволился и сел писать роман.
— «Золотистое утро»? — припомнил Аверьянов.
— Нет. Тот первый роман назывался «Сосудистая материя». Полное говно. К счастью, его никто не издал. Второй мой роман «Крестики-нолики» был гораздо лучше. Денег не принес, но у меня сразу появились две любовницы — моя первая издательница и еще одна читательница. Это важнее денег. Ради денег я бы и не стал писать.
Аверьянов осторожно покивал. Он не знал, что на это ответить. Сельдин налил еще вина:
— Это прекрасное красное полусладкое уругвайское вино. От сухого у меня отходняк слишком сильный. От полусухого — страшный сушняк.
— Я не пью, спасибо.
— Но почему-у-у-у-у-у?! — закричал Сельдин. — Подшит? Ты запойный алкаш? Это неплохо. Это близко к гениальности. Знаешь, что такое гениальность? Талант, помноженный на отклонение или болезнь. Мне один психиатр про это рассказал. Когда я писал «Козявкина и Малявкина», много времени провел в психушках, собирал материал. Так что, ты алкаш?
— Нет. У меня была тяжелая травма головы.
— Травма — это замечательно. Ты уже почти писатель. Хочешь верь, хочешь не верь.
Он выпил стакан залпом и сбегал на кухню за новой бутылкой. Вернулся, пританцовывая.
— У моего папаши не было половины черепа. Он по пьяни на рыбалке выпал из лодки, и ему винтом верхушку срезало. Выжил. Ходил в кепочке. И пил в два раза больше, чем раньше.
Сельдин налил в два стакана. Аверьянов покачал головой.
— Значит, друзей у тебя нет?
— Получилось, что нет.
— А как так получилось?
Сельдин прищурился и склонил голову к плечу. Глаза его были безобразно пьяные.
— Не знаю. Пока лежал в больнице, меня только жена навещала, а больше никто. Вот и получилось, что друзей у меня нет.
— Неплохо, — кивнул Сельдин. — Ты посмотри, какой материал набирается. Тяжелая травма, пиздец карьере, друзья предали. И мы только начали! Уверен, у тебя личных переживаний на три романа.
— Разве о таком пишут? — спросил Аверьянов.
Сельдин захохотал так истошно, что кот стрелой вылетел из комнаты.
— Ты что, родной, книжек совсем не читаешь?!
— Некогда. Я работу ищу.
— Работа-поебота. Ты писатель! Повтори.
Аверьянов промолчал. Сельдин не настаивал.
— А жена? Не изменяла тебе? Хорошо бы она еблась с другим вратарем, пока ты в анабиозе валялся. Вот это мощь!
Аверьянов подскочил и швырнул в Сельдина подвернувшейся винной пробкой. Тот увернулся и тоже вскочил:
— Полегче, Костик! Мы же просто роман твой обсуждаем.
— Жену не трогай!
— Но можно же досочинить, а? Ты ведь не автобиографию писать будешь. Жена все равно читать твою писанину не будет. Жены вообще не должны читать, что мужья их пишут.
— Почему это? — удивился Аверьянов.
— Да потому что она тебя сразу кастрирует, вот почему. Найдет все сцены, где герой трахается, и устроит сцены ревности. Разве можно ревнивой бабе объяснить, что отождествление… — Это слово Сельдин выговорил с четвертой попытки. — …героя и автора — большая глупость. Ты понял, что я сказал?
— Ты слишком много всего сказал, — ответил Аверьянов.
Сельдин выпил и ухмыльнулся:
— Это да, не спорю. Я вообще по натуре большой пиздобол. Поэтому и веду курсы писательского мастерства. А-ха-ха-ха-ха-ха.
Он свалился с кресла, некоторое время смеялся лежа, потом всхлипнул и затих. То ли уснул, то ли умер. Аверьянов стоял над телом и не знал, как поступить. Сбежать? Ждать, пока этот псих очнется? Приводить его в чувство?
Сельдин шевельнулся и сел. В глазах его застыли боль и ужас. Он встал, сильно покачнулся. Аверьянов схватил его за плечо и удержал:
— Ты чего?
— Побудь тут, — тихо сказал Сельдин. — Я сейчас вернусь. Мне надо позвонить по важному делу. Сейчас вернусь.
Пошатываясь, он вышел из комнаты. Аверьянов сел. Спустя минуту он услышал из-за стенки голос Сельдина, который становился все громче. Раздался вопль:
— Сука, пока моя мать умирала от рака, ты еблась с каким-то конюхом в Сочи! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Аверьянов прирос к креслу. Но вопль резко стих. Будто выключили звук. Сельдин вернулся с «АК-74» на плече. Под испуганным и внимательным взглядом Аверьянова он побродил по комнате, бросил автомат на кровать и опустился в кресло.
— Хочешь в ванную подглядеть? Там глазок есть. Она как раз дрочит.
— Откуда ты знаешь? — почему-то спросил Аверьянов.
— Сам только что подглядывал.
— Зачем?
Сельдин пожал плечами:
— Потому что я великий русский писатель.
Больше он ничего не сказал. Смотрел помутневшим взглядом в угол. Потом уронил голову и через три секунды захрапел.
18
Пришла Бумагина, свежая и влажная. Она обернулась в полотенце, а волосы убрала в хвостик. Взглянув на Сельдина, закатила глаза.
— Здрасьте, приехали! Так и знала!
Она перевела взгляд на Аверьянова и замерла. Но быстро взяла себя в руки.
— Костя, я ведь предупредила, без глупостей. Понимаю, что звучало слишком штампованно…
Он громко щелкнул затвором. Сельдин вскинул голову и огляделся. Бумагина продолжила:
— …но штампы, как известно, — приемы, проверенные временем.
— Да, блядь! — крикнул Сельдин, вскочил и выбежал из комнаты.
— Миша, какой же ты идиот! — крикнула ему вдогонку Бумагина.
— Молчать! — сказал
