class="p1">Они приехали в центр и зарулили во двор-колодец, освещенный желтым, тошнотворным светом старых окон. Бумагина наклонилась вперед и затушила окурок в пепельнице.
— Вы идите, а я сгоняю, проверю, как там наша невольница, — сказал Мешков.
Аверьянов посмотрел на его плешивый затылок. В мелькнувшей фантазии он представился размозженным.
— Константин Дмитриевич, не испепеляйте меня взглядом, пожалуйста. Вашу супругу никто пальцем не тронет, пока вы ведете себя подобающим образом. Я ей даже отвезу пиццу. Любит она пиццу?
Аверьянов молчал. Потом подумал, что Маша, наверно, действительно хочет есть. И ответил, чувствуя себя унизительно:
— Любит.
— А тебя? — спросила Бумагина.
— И меня, — сказал Аверьянов, глядя ей в глаза.
— Уверен?
— Уверен.
— Плохо. Излишняя уверенность способна сыграть с писателем злую шутку.
Аверьянов промолчал. Никакой уверенности у него не было. Они вылезли из машины. Мешков сразу укатил.
— Ты не устал? — спросила Бумагина.
— От вас?
Она ухмыльнулась:
— Чувство юмора? Это хорошо. Писатель без чувства юмора — писатель лишь наполовину. Впрочем, есть несколько исключений. Может, даже несколько десятков. Вообще интересный вопрос. Но я не литературовед. У Сельдина, если что, можно поспать. У него большая квартира.
— Дайте сигарету, — попросил Аверьянов.
Бумагина протянула пачку.
— Почему ты все время мне выкаешь? Очевидно, что мы давно перешли на «ты».
Он закурил и разразился лающим кашлем.
— Ты не согласен?
— Я со всем согласен.
— А вот мямлей быть не надо.
— Хорошо.
Бумагина покачала головой. Аверьянов выкурил половину и выкинул сигарету в урну. Они зашли в парадную с широкой лестницей и легким запахом водорослей. Приполз монструозный лифт, грохоча и лязгая тросами. Аверьянов открыл дверь и пропустил Бумагину в кабину. В зеркале он увидел красивую молодую женщину и потрепанного, больного мужчину.
— Как тебя зовут? — спросил Аверьянов.
— Я же говорила. Забыл?
— Ты только фамилию сказала.
— Тебе мало?
— Просто непривычно. Со школы не называл женщин, в смысле девочек, по фамилии.
— Представь, что ты опять в школе. Тем более так оно и есть.
Лифт притащил их на последний этаж. Аверьянов вышел первый, пропустил Бумагину и закрыл дверь.
— Сейчас ты увидишь великого русского писателя, — сказала она. — Главное, не волнуйся.
— Вот еще.
— Но прояви уважение.
— Вначале я всех уважаю. А дальше становится понятно, зря или не зря.
— Умница.
Она позвонила в квартиру. Дверь открыл невзрачный мужик лет сорока, в поношенной клетчатой рубашке и с сигаретой в руке. Он был небрит и слегка всклокочен. Аверьянов немного растерялся. В его представлении великий русский писатель выглядел иначе, более элегантно и пристойно. Представлялась борода, длинные, аккуратно уложенные волосы, мягкий домашний пиджак, вельветовые брюки, возможно, трубка.
— Мишенька!
Бумагина кинулась этому типу на шею, а он слегка помял ей зад свободной рукой. Потом смачно поцеловал в шею. Помацавшись, они разъединились.
— Михаил Сельдин — великий русский писатель, — представила Бумагина. — Константин Аверьянов — будущий великий русский писатель.
— Заходите, — махнул сигаретой Сельдин. — Хотите, снимайте обувь, не хотите, не снимайте.
Снимать не стали. Он привел их в большую комнату. Там были шкаф, сплошь заставленный книгами, незаправленная кровать, пара старых кресел и стол. Среди пустых бутылок из-под минералки, сигаретных пачек, упаковок с лекарствами, блокнотов, ручек, бумажных платков, каких-то флаконов и опять же книжек с трудом можно было разглядеть ноутбук. На экране шло что-то порнографическое. Сельдин, впрочем, не смутился и выключать не стал.
— Садитесь. Я вина принесу.
— Я не пью, — сказал Аверьянов.
— Как же ты собираешься стать великим русским писателем? — спросил Сельдин.
Аверьянов пожал плечами.
— Случай не простой, — сказала Бумагина. — Он думает, что не сможет.
— Если бы он думал, что сможет, я бы его на порог не пустил.
— Мишенька, как твой роман?
— Отправил редактору вчера.
— Ой, тебе-то редактор и не нужен.
— Ты же знаешь, какой у меня синтаксис ебанутый.
— А название?
— «Ночи Грачёва».
— О чем?
— Что еще за вопросы?
— Да я же шучу!
Сельдин ушел и вернулся с бутылкой красного вина и тремя стаканами.
— Еще есть «Старые котяхи». Хотите?
— Что-что? — спросила Бумагина.
— Коньяк такой грузинский. Мне три бутылки подарили.
— Может, «Старый Кахети»?
— Ну, может. Я еще не пробовал.
Он протянул стаканы, сел за стол и поднял тост:
— За баб!
Аверьянов пить не стал. Бумагина немного пригубила. Сельдин вылакал все. Закурил новую сигарету.
— Ладно, расскажу про роман. Он о жизни ночного сторожа. Начинается с того, что пацанчик, студент, устраивается подрабатывать в роддом. И так ему это дело понравилось, что он всю жизнь проработал. Только менял места. После роддома перешел в детский сад, потом школу сторожил, потом всякие учреждения, пока до кладбища не добрался. Ну и параллельно с ним всякая херня происходит. Любовь, хуе-мое. Но вся его жизнь проходит по ночам. Потому что днем он привык спать после работы.
— Мне не терпится почитать, — сказала Бумагина. — Осенью выйдет?
— В конце сентября, наверно. Я тебе скину файл. Когда редактор пришлет.
— За твой роман!
Она допила вино. Сельдин налил себе второй целый и сразу выпил. Аверьянов опять не стал.
— Так! — крикнул великий русский писатель. — Дай сюда!
Он отобрал стакан, плюхнулся на свое место и выпил половину, внимательно глядя на Аверьянова.
— А что, надо обязательно пить, чтобы писать? — спросил он.
— При чем тут писать, к чертовой матери?! — спросил Сельдин. — Мы же компанией сидим. Когда все пьют, а один не пьет, это напрягает. Чего пришел тогда?
— Я особо-то не рвался, — пожал плечами Аверьянов.
— Посмотри на этого сукина сына! — обратился великий русский писатель к порозовевшей от вина Бумагиной. — Я таких наглецов в жизни не видел!
Он одним махом допил вино, и показалось, хотел швырнуть стакан об пол. Бумагина погладила его по ноге:
— Но это же хорошее писательское качество.
— Да неплохое, согласен.
Сельдин погладил живот.
— Все мы толчемся будто в переполненном вагоне, пихаемся локтями, наступаем на ноги, а кто-то, глядишь, в этой толчее и присунуть другому не прочь. Но тот, кто сильнее пихнет, больнее наступит и крепче присунет, тот и победил.
Аверьянов ничего не понял.
Вспомнился тренер из детско-юношеской школы. Он тоже не просыхал и любил толкнуть вдохновляющую речь. Правда, его речи никого не вдохновляли. Их детская команда проигрывала всем подряд. В одной игре Аверьянов пропустил семнадцать голов. Потом алкаша и говоруна уволили.
Бумагина сказала:
— Миш, подучишь его немножко?
— Могу, конечно, — пожал плечами Сельдин.
Он разглядывал колени Бумагиной.
— У него огромный потенциал. Надо его раскрыть.
— У меня тоже огромный, — сказал Сельдин. — Жил я с японкой одной. А она такая миниатюрная, тоненькая…
— Миша!
— Чего?
— У нас серьезное дело.
— Ладно-ладно. Только нам надо сначала поговорить. Бумагина встала и
