и оказались в квадратном светлом фойе, в нем имелось одно большое окно, три двери и кадка с фикусом. Номеров на дверях кабинетов не обозначалось, двери отличались картинками. На правой красовался Незнайка, на средней скучала Дюймовочка, на левой зеленел Крокодил Г, понятно.
Надо отметить, что художник, изображая этих героев, допустил некоторые вольности, похоже, определенные зубоврачебными обстоятельствами.
Незнайка выглядел, если честно, слегка не очень. Он вроде улыбался, такой широкой щербатой улыбкой, но никакой беззаботности в глазах не светилось. Незнайка, который так и не смог вернуться с Луны, который открыл магазин разнокалиберных товаров и стал успешен в бизнесе. А для души занимался любительской ортодонтией, о чем свидетельствовала блестящая дрель в руке.
Дюймовочка была печальна, казалось, что ей вырвали все зубы – и сверху и снизу, отчего щеки сильно впали. Лично мне показалось, что Дюймовочка грустит оттого, что отныне её придется питаться исключительно жидкой пищей, пыльцой, нектаром, росой. И, опять же, в руке у Дюймовочки сверкал шприц с синей жидкостью внутри.
Крокодил Г. Крокодил Г. напоминал тираннозавра. Болотно-зеленого цвета ящер, по виду недавно удравший из парка юрского периода, думаю, его и рисовали с этого фильма. В одной лапе Крокодил держал круг колбасы, в другой значительного вида клещи, больше походившие на столярные. А «Г» он был потому, что табличка с полным именем обломалась.
– Смотри, как здесь хорошо, – глупо сказал я.
– Да, – сказала Дрондина.
Кажется, у ветеринарной клиники «Базилио» и зубной поликлиники был один главврач.
И мы сели на ближайший диванчик.
В фойе дожидалось достаточно много народа, на диванчиках вдоль стен сидели больные, всего человек пять, не больше.
– У меня ничего не болит, – повторила Дрондина. – Поедем домой.
Из кабинета имени Незнайки послышался вопль. Дрондина сжала мне руку. Рыжий мальчик вновь попытался сбежать, но бабушка снова поймала его, и, от греха подальше, завела в кабинет.
– У меня зубы от нервов разболелись, – превозмогая муки, сказала Дрондина. – Это все из-за Шнырицы, она мне две ночи по стеклу гвоздем скрипела, я почти не спала.
Дрондина вдруг быстро-быстро задышала, я сходил к кулеру, принес ей стаканчик воды. Дрондина жадно выпила.
– Мать ее уехала, она и озверела…
– Тетя Валя тоже уехала?
– В Москву, у них разборки семейные… Вот что за человек, а? Сама не спит и другим не дает…Ничего, скоро у нее тоже зубы заболят, точно заболят. Потому ты думаешь, что она такая тощая? Жрет в два рыла, а не поправляется? Потому что у нее глисты! А все, у кого глисты, во сне скрипят зубами. И она скрипит! У нее все зубы сточены! И скоро заболят! Вот я посмеюсь! Ха-ха-ха!
Дрондина злорадно прохохотала, на нее никто не посмотрел.
– Вот я посмеюсь… – уже не так уверенно сказала Дрондина. – Посмеюсь над этой, посмеюсь…
Неожиданно рявкнула локомотивная сирена, зазвенели стекла, за окном с реактивным свистом полетел сине-белый «Сапсан». Зубная поликлиника наполнилась дрожью и шумом, мы оказались внутри бубна, в котором, казалось, все издавало звуки. Звенели каленые стекла в старых рамах, подпрыгивали диванчики, гудели радиаторы батарей, стены – и те умудрялись грохотать, точно внутри них друг о друга бились кирпичи.
Я подумал, что это удачно придумано. Поезда отвлекают внимание больных – это раз, заглушаю крики – это два, очень, одним словом, для зубоврачевания удобно.
– … а так ей и надо, – закончила Дрондина.
Из «Дюймовочки» вышла худая бледная девушка с большими глазами и перекошенным ртом. Девушка привалилась к стене и замерла, глядя перед собой и никого не замечая.
– Следующий! – послышалось из кабинета и над дверью вспыхнула красная лампочка.
Бледная девушка села на диван и уставилась в одну точку.
– Что с ней? – спросила Дрондина.
– От обезболивания отходит, – объяснил я.
Дрондина поглядела на Дюймовочку со шприцем и попыталась подняться, но тут отворилась дверь кабинета с «Незнайкой», и бабушка вынесла на руках рыжего мальчика, положила его на диван. Глаза у мальчика свернулись к переносице, он дергал ногой и сжимал в руке пластмассовый кораблик.
Дрондина отвернулась, но этак некстати – из «Крокодила Г» показалась санитарка классической формы – круглая, низкая, в халате, забрызганном кровью, с толстыми руками. В одной она держала те самые зубоврачебные щипцы, в другой белое эмалированное с оббоинами по краю ведро, оглядев зал, санитарка подмигнула Дрондиной.
Дрондина задрожала и стала задыхаться.
– Да не трясись ты, – сказал я. – Ничего страшного. Один укольчик и ничего не почувствуешь…
В опровержение из кабинета послышался вопль неистового отчаянья. Дрондина вскочила на ноги и поспешила покинуть помещение, да так резво, что я не успел за ней. Дрондина понеслась по коридору, и я не смог не отметить, что со спины она действительно немного похожа на паровоз.
Через секунду она, впрочем, вернулась. Под руку с крепкой санитаркой.
– А что ты хотела? – увещевала медработница. – Как шоколадки жрать, так вы первые, а как зубы сверлить, так и не хочется, так? Не, молодчица, не бывает так! Ничего, ничего, сейчас Нелли Михайловна тебя разбортует…
При слове «разбортует» Дрондина потянулась ко мне.
– Хахелек что ли твой? – санитарка одобрительно похлопала Дрондину по плечу. – Ладно-ладно, с кем не бывает…
Подмигнула санитарка.
– Что ты за девкой-то своей не смотришь? Она у тебя по всему этажу дрягается, а ты тут просиживаешь!
Это она мне.
Я попробовал взять Наташу за руку, но тут над кабинетом им. Крокодила Г загорелась табличка «ВОЙДИТЕ».
– Дрондина! – послышалось из имени Крокодила Г. – Дрондина, заходи!
– Нелли Михайловна зовет! – санитарка округлила глаза и затолкала Наташу за дверь.
Дрондина и укнуть не успела.
Покончив с Дрондиной, санитарка посоветовала.
– Ты ей поменьше конфет покупай. И так в дверь не пролазит…
После чего она взяла под руку уже меня, дотащила до диванчика, усадила рядом с собой.
– Мой мне тоже все конфеты покупал, ириски раньше такие… И карамель. Но я больше всего любила помадку.
Санитарка показала кулак. Видимо, он напоминал помадку. Помадка, кстати, в магазине возле переезда продается, правда, мама говорит, что раньше была не такая водянистая.
– Я эту помадку любила, каждый день по двести грамм ела, и все хорошо, а потом на свадьбе он стул-то и вытащил. Я сажусь, а он стул отодвинул – и смеется. А я упала, боком ударилась…
Потрогала бок.
–
