Многие исследователи Казановы, например Жозеф Ле Грас,выдвигают гипотезу, что Казанова был агентом Великой Ложи, он должен былподдерживать международные связи лож, передавать тайные приказы, составлятьсобрания, организовывать пропаганду и защищать тайный союз. Однако властиповсюду уже поднимались против франкмасонов, хотя многие властвующие сами быливольными каменщиками. Еще в 1737 году Флери, министр Людовика XV, запретилсобрания масонские собрания. В 1738 году папа Клеменс XII буллой in eminentiисключил вольных каменщиков из церкви. Во всех странах масоны усиленнопреследовались. Были путешествующие шпионы лож и против лож.
Ле Грас убежден, что с 1760 года Казанова становитсяпутешествующим агентом вольных каменщиков, ведь именно после этого начинаютсядолгие необъясняемые и ничем другим необъяснимые неожиданные путешествияКазановы; причины, которые он выдвигает для поездок, совершенно неопределенны.Со дня на день он отказывается от планов, любовных приключений, местпребываний, когда новый приказ Великой Ложи посылает его в другое место с новымзаданием. С 1760 года деньги тоже перестают играть какую-либо роль дляКазановы, и он расходует большие суммы, никак не объясняя их происхождение. Онпутешествует и одевается с роскошью, дает великолепные обеды и состязается врасточительстве с князьями. Игра, аферы, даже выручка от маркизы д'Урфе не даютдостаточного объяснения для таких трат. В отличие от более раннего времени, с1760 года он также не упоминает больше вольных каменщиков. Вероятно, как агентон получал от ложи очень большие суммы, и может быть ошибался в доверенный емусредствах; поэтому случилось, что когда он впал в бедность, ложи в свою очередьсовершенно перестали помогать ему.
Казанова и Балетти за пять дней со спешной почтой доехали отЛиона до Парижа; Казанова считал эту чудовищную скорость опасной для жизни ибыл измучен морской болезнью. Он восхищался во Франции всем: улицами, манерами,официантами и кухней — Франция была родиной иностранцев.
За две мили до Парижа их встретила мать Балетти, знаменитаяСильвия, и пригласила Казанову на обед.
С помощью своего друга Балетти с первого шага в Париже он,со своей склонностью к литераторам и гетерам, был в веселом и остроумном миреитальянских комедиантов. Через дочь комедиантов он попадает в общество графов,маркиз, герцогиней, он попадает ко двору и мадам Помпадур.
В 1680 году итальянские комедианты располагались в Отель деБургонь, ставшим знаменитым после Мольера. В конце столетия они уехали, но в1716 году герцог Орлеанский дал актеру Риккобони, известному в Италии подименем Лелио, поручение составить новую труппу. Лелио и его зять Марио Балеттииграли любовников, их жены, Фламиния, которая была также известным авторомкомедий, и Сильвия — любовниц. В 1723 году они получили титул «comediensordinaires du roi» (обычная комедия короля). С 1750 года в Париже расцвелаКомеди Итальен; они играли все что угодно: итальянские и французские комедии,особенно Мариво и Гольдони, трагедии, оперы, пародии, зингшпили, пантомимы,дивертисменты, парады, балеты.
На узкой улице Моконсиль едва могли разминуться кареты.Кучера выкрикивали имена благородных хозяев. Балетти жили рядом с театром,Казанова в Отель де Бургонь.
Зал, где играли, был узок, задымлен, полон шума. Молодыелюди из публики и из актеров устраивали массу безобразий. По четвергам, в ихпремьерный день, было так битком набито, что карманники пачками крали часы итабакерки. Сильвия сверкала в комедиях своего друга Мариво, который из-за неепредпочитал Комеди Итальен вместо Театр Франсе. Она была идолом Парижа.
Казанова, который стал добрым другом всего семейства, кромеФламинии, выписывает в воспоминаниях восторженный портрет Сильвии, которая всорок девять лет стояла на вершине своей славы. На ее лице не было ни однойособенно красивой черты, говорит он, но нечто неописуемо интересное хватало васс первого взгляда. У нее был ум, элегантная фигура, любезные манеры. Каждыйчувствовал ее неотразимое притяжение, говорит Казанова, и любил ее.
Ее поведение было безупречно. У нее были друзья, но не былолюбовников. Ее соратницы осмеивали такую добрую славу, но это выглядело жалко.Дамы высшего ранга были ее подругами. Она не освистывалась капризным партеромПарижа.
За два года до ее смерти от свинки Казанова видел ее в ролиМарианны из пьесы Мариво; несмотря на возраст и болезни Сильвия в пятьдесятшесть лет создавала полную иллюзию юной девушки. Она умерла на руках дочериМанон, на глазах Казановы; за пять минут до кончины она дала ей последниесоветы.
Этот гимн буржуазной добродетели актрисы в стиле Ричардсона,Дидро или Лессинга весьма редок у Казановы, художника сладострастия и убийцыневинности. Он ценит мать своей невесты Манон? Или свою возлюбленную, есливерить рапортам парижского полицейского комиссара Мезнье? Там написано: «ДевицаСильвия живет с Казановой, итальянцем, о котором говорят, что он сын актрисы.Она содержит его…» («Архив Бастилии», 17 июля 1753 года и далее).
Сильвия после тринадцатилетнего брака с Марио начала разделимущества, так как вино и игра ввергли его в большие долги. Он был приговоренвернуть ей приданное в пятнадцать тысяч ливров, но они и дальше жили под однойкрышей в доме богатой вдовы Жанны Калло де Понткарре, маркизы д'Урфе.
Сильвия пригласила Казанову ежедневно обедать в ее доме. Тамон встретил Лелио и Фламинию, которые относились к нему свысока и порицали егопроизношение итальянских гласных. Когда он доказал их неправоту с помощью рифмыАриосто, они стали всюду называть его мошенником, что делает честь их остромувзгляду.
Там он встретил Карлино Бертинацци, арлекина, с которым матьКазановы когда-то проезжала из Санкт-Петербурга через Падую, где Казанова с нимвиделся, хотя Джакомо был тогда еще ребенком.
Он встретил Панталоне Веронезе, богатейшего итальянскогокомедианта, который был автором тридцати семи пьес и отцом двух знаменитыхактрис Коралины и Камиллы. Когда Жан Жак Руссо был в Венеции секретаремфранцузского посла, то с помощью государственных инквизиторов он в 1744 годупривез нарушившего договоренность Веронезе в Париж, чем хвалился позднее вовтором томе своей «Исповеди». Незадолго до смерти Казанова вспоминал комическиепроделки Карлино, любимца Парижа, в рукописи под заголовком: «ЛеонардуСпетлажу, доктору прав Геттингенского университета, от Жака Казановы, доктораправ Падуанского университета, 1797.»
Казанова был в восхищении от обоих дочерей Веронезе. Оннашел Коралину красивее, Камиллу жизнерадостнее. У обоих любовниками былипринцы. Казанова, «человек незначительный», как он себя называет, временами,когда Коралина мечтала в задумчивости, ухаживал за нею; когда появлялсялюбовник, он уходил. Но иногда его просили остаться, чтобы прогнать скукупарочки.
Уже в свой первый день в Париже Казанова посетилПале-Ройяль, где графини и жрицы радости, карманные воры и литераторыпрогуливались, завтракали и читали газеты. Аббат за соседним столиком, которыйзаговорил с ним и назвал ему каждую девушку, представил молодого человека,которого назвал знатоком итальянской литературы. Казанова обратился к немупо-итальянски, он отвечал остроумно, но на итальянском языке времен Бокаччо.Через четверть часа они были друзьями. Он был поэт. «Я тоже был им», признаетсяКазанова. Он горел любопытством об итальянской, Казанова — о французскойлитературе. Они обменялись адресами.
