дверь постучали. Борис накинул халат и распахнул её. Акико смогла сказать только:
— Милый…
Борис увидел её расширенные глаза, вздрагивающие веки, обнял и удержал на ослабевших у неё ногах, прижав к себе. И весь мир, вся Вселенная закружилась вокруг них, двоих, на целую вечность.
— Здравствуй, Борис, — раздался голос Миддлуотера. — Багаж впустите к себе, господа. Я в номере рядом. Извините, мне надо побыть одному.
— Ему постоянно звонят из Америки, — сказала Борису Акико. — Против него начато расследование. Ему хотят много чего приписать. Как ты себя чувствуешь? Всё удачно? Ты спишь днём? Почему?
— Я здоров, просто отсыпался, и обо мне потом. А вот что с тобой случилось, почему ты без памяти выбежала из диспетчерской? Где вы были? Я ведь ничего не знаю…
— Сначала в душ, все разговоры потом. Я рада, что ты в порядке. Медицинский контроль что показал? Нет! Всё, всё потом. Иначе никогда разговоры не кончатся. Ухожу.
После душа Акико выглядела успокоенной и даже посвежевшей, особенно, переодетая и слегка подкрашенная, чтобы прикрыть дугообразную синеву под глазами. Борис успел одеться и закинуть постель в спальне. К ним постучался Миддлуотер. Он явно сумел взять себя в руки, устроился в гостиной в мягкое кресло у бездействующего камина и попросил Бориса рассказать главное о полёте. Борис рассказал очень коротко, без живописной детализации.
— А мы побывали у саудитов, — оживившись, начал рассказывать Джеймс. — Ваш МиГ должен был приземлиться на саудовской базе Принц Султан. Отличная взлётно-посадочная четырёхкилометровая полоса, все условия идеальные, только унитазы ещё не золотые. Вот что значит — купаться в нефти! Вдруг что-то пошло не так. Я был уже у диспетчеров перед вашей предполагаемой посадкой, а Эйко оставалась в том же здании, во временном Центре управления полётом, как вдруг услышала, что вас могут сбить, и испугалась. У арабов возникли споры, надо ли вас защищать, выслать ли перехватчики, чтобы предотвратить возможную атаку. Пока выясняли, может ли хоть кто-то подняться в воздух, вы отбились от нападавших сами. Покупатель тоже отслеживал ситуацию и немедленно отказался от сделки, не пожелав рисковать крупным авансом. Сразу с авиабазы уехал и представитель посредника. Мы тогда включили запасный план «Б».
— Я понял, почему Акико выбежала из здания вне себя, — сказал Борис. — А чей рядом стоял «Дюзенберг»?
— Ты всё уже рассказала, Эйко? До меня? — Миддлуотер готов был снова вскипеть.
— Я ничего ещё не успела рассказать, приводила себя в порядок в ванной, Джим, и вышла оттуда одновременно с твоим приходом.
— Я воспринял Акико через её взволнованное состояние, — сказал Борис. — Обычное астральное зрение, на каком угодно расстоянии, особенно, между родственными душами.
— Мне только этих, твоих с Акико, заумных штучек не хватало. Предлагаю пойти поужинать. Кто, кстати, платит за всё это?
— Идём, Акико? — спросил Борис. — Как сообщил хозяин отеля, Москва открыла мне здесь кредит, в разумных пределах всё оплатят. Так чей, всё-таки, был «Дюзенберг»? Очень редкая и дорогая американская машина чуть не тридцатых годов прошлого века.
— Автомобиль дилера, представителя посредника, кого-то из многочисленных Саудовских принцев. Когда-то у моего отца был такой же, пока он не распродал всю автоколлекцию и не перешёл на разведение любимых кур и коллекционирование исторических самолётов. А вот кто был заказчиком, покупателем МиГа, мы никогда, наверное, не узнаем. Да и зачем? Интереснее узнать, кто пытался сбить вас и сорвать сделку?
За ужином Миддлуотер заказал токайского вина из Венгрии и упросил Бориса и японку хотя бы символически смочить губы с ним за компанию, настолько ему было тяжко на душе. Акико сделала вид, что смочила губы, а Борис смочил и спросил, что известно Джеймсу об устройстве, при охоте на которое он в паре с Хэйитиро выступил в качестве приманки.
Миддлуотер отвечал почти равнодушно:
— Насколько известно, вся военная проблема оказалась по весу меньше комара. Бытовой компьютер с чьей-то убогой кухни. С излучателем, настроенным на появление МиГа. Вот МиГ летит. Этот дряхлый «комп» улавливает его приближение, реагирует, включается. Загружается. Излучает: — бац! Самолёт получает информационное «впечатление», что подвергся жестокому лучевому удару, что-то в нём выходит из строя. Сознания пилотировавших самолёт людей погружаются в анализы собственных грехов, рассмотрения своих душ, как носителей грехов, и подвергают себя саморазъеданию. Не в потустороннем чистилище, а ещё при жизни, прямо здесь, на земле, в полёте. На подходящем для этого материале из информационного поля собственной души или планеты. Или другого человека. Самая ценная вещь — программа, с ней сейчас разбираются. Наверняка, она очень проста. Но составлена на таком энциклопедически объёмистом материале, что нужна армия экспертов из самых разных сфер знаний, от каждого по буковке, по циферке. Примерно, так.
— Может ли такое быть? — спросила Акико.
— Почему не может быть? Ещё как может… Если вся наша Вселенная — крохотный пузырек космического вакуума, с изнанки которого точно так же развивается, но от конца к своему началу, Антивселенная. Время в ней течёт вспять, от финиша к началу времён. Причём, обе они, Вселенная и Антивселенная, существуют, пока длится индуистский день Брахмы, пока его веки раскрыты, и он бодрствует. Баланс соблюдён, и практически всё может быть…
Джеймс пригубил полглотка вина:
— Может, конечно же, ещё как может такое быть!.. Новая здесь, собственно, только программа, воздействующая на сознание человека, подобно любой мировой религии, и понуждающая его раскаяться в содеянном. Каждого, разумеется, в своём. «Солярис» читали? Такую программу, как у сознания мыслящего океана Соляриса, кто-то взял и сделал.
— А автора этой программы удалось захватить?
— Пока не удалось. Но это вопрос только времени, найдут. Может, он новоявленный пророк, выступивший против всемирного зла и в совершенстве освоивший компьютерное программирование. Не обязательно ведь пророк обязан явиться в рубище… Авторы — все мы, наша цивилизация — автор. Да, вся наша погрязшая в грехе и невежестве цивилизация, с которой мне лично меньше всего хотелось бы иметь дело. Так ведь приходится. Ибо я — тоже только человек. Homo sum… Ни пить, ни есть не хочется и не можется, дорогие мои. Как бы поскорее со всем этим развязаться…
Он отодвинул и бокал и тарелку:
— Я опозорен, раздавлен и уничтожен. Я стал понимать, что, выполняя изо дня в день поручения моего непосредственного руководства, руководителя, не знаю, что уж там говорил ему, наедине с ним, президент, которому докладывал о наших с вами делах всегда я лично, я испытывал удовлетворение от моей востребованности. И знал, что президент в постановке любой задачи добивался равновесия в назначении для её решения людей.
Я мог быть удовлетворён или недоволен начальством,
