Вечером, когда зашло солнце и замершие в сгущающихся сумерках окрестности как бы слились с небесами, Занкан взял Бачеву за руку и сошел с нею во двор. Здесь он попросил ее накормить фазанов, и Бачева молча принялась выполнять просьбу отца.
А Занкан призвал к себе Эуду.
— Обманул, говоришь? — спросил он сухо.
— Да, батоно, я не из-за денег ее похитил, нравилась она мне, я ее в жены хотел.
Занкан молчал. Смотрел то на Эуду, то на стол.
— Сколько тебе лет?
— Думаю в Песах двадцать один стукнет, а может, двадцать два.
«Много воды утекло», — подумал Занкан. Он сидел, уставясь в стол, и думал о необходимости существования во времени. «Это самое главное. Остальное — в руках Божьих. Но с парнем надо поработать».
— Скажи-ка мне, Эуда, сколько у тебя за душой?
Эуда растерянно смотрел на хозяина — он не понял вопроса.
— Сколько у тебя денег? В кармане или что-то отложено? Десять, сто монет?
— Сто? О чем ты говоришь, батоно?! Или десять? Я даже не видел столько монет вместе. — Эуда от души рассмеялся, что свидетельствовало о его искренности.
Занкан молчал — мысленно прорабатывал неожиданный шанс продлиться в времени.
— Как ты думаешь, Эуда, на что требуется больше ума — чтобы заработать деньги или потратить их? — наконец спросил он у Эуды.
Эуда громко рассмеялся в ответ.
— Чтобы потратить деньги, большого ума не требуется! А вот заработать их гораздо труднее. Для этого мозги нужны. А тратить — вынул из кармана, и все дела!
Занкан молча смотрел на Эуду. Потом сказал:
— Но деньги зарабатывали и хамори[20].
Эуда расхохотался:
— Богатого хамори я что-то не встречал!
— И не встретишь, во-первых, потому, что, сколько бы денег он ни заработал, ему никогда не быть богатым, а во-вторых, потому, что мы, евреи, ищем глупцов среди бедняков, а не среди тех, кому повезло.
— Повезло? А почему повезло? Может быть, дело в том…
«Нет, он не дурак. Почувствуй он силу, возьмет быка за рога!» — подумал Занкан.
— Стало быть, как ты говоришь, ты похитил мою дочь не из-за денег, а потому что она тебе нравилась? — спросил он тихо.
— Это так, — растерянно отвечал Эуда.
— Да?! — В голосе Занкана прозвучало удивление, словно он только что узнал об этом. Он даже не взглянул на Эуду, взгляд его был устремлен во двор. Потом не спеша повернулся к парню и, пристально глядя ему в глаза, сказал: — А теперь скажи мне, Эуда, почему ты обманул меня утром и продолжаешь обманывать сейчас, утверждая, что тебе нравится моя дочь?
Эуда ответил не сразу. Занкан почувствовал, парень смотрит на него как на ровню.
— Да, ты прав, я обманул тебя! — Эуда говорил медленно, почти цедил сквозь зубы. — Но сейчас дело обстоит по-другому, и, если смогу, наверняка похищу ее.
— Почему, — так же тихо спросил Занкан, — тебе так предпочтительнее?
— Я так хочу! — Голос Эуды звучал твердо. — Мне нравится она, и я ее похищу — мне плевать, что она тут с кем-то связалась. Кто слыхал про женский ум?! — И он направился к двери.
Занкан спокойно смотрел ему вслед. Когда он вышел, Занкан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Какое-то время сидел, погрузившись в свои мысли. Потом встал, позвал Шело и велел привести Эуду. Через несколько минут Эуда вновь стоял перед ним.
— Стало быть, ты сказал… А что ты сказал? Я ничего не понял, похоже, ты был раздражен.
Эуда молча смотрел на Занкана. А Занкану нравилось, что он не спешит с ответом.
— Ты знатный человек, батоно, но я все же скажу: мне нравится твоя дочь…
— Ты же знаешь, что с ней случилось? Она крестилась, даже хотела венчаться, оказывается…
Эуда как-то странно скривил лицо:
— Ну и что?
— А то, что это знает весь город… Иные ее даже не признают за еврейку.
— Мне плевать! — Лицо Эуды выражало презрение. — Через неделю… через неделю она все забудет… А почему, собственно, она не еврейка?
— Многие так говорят…
«Он больше не злится, говорит то, что думает», — подумал Занкан.
— Я говорю тебе, Занкан, я сделаю все, чтобы через неделю она все забыла, она позабудет и купание в Куре, а если вспомнит, то со смехом.
Занкан открыл ящик стола, вынул оттуда небольшой кошель и высыпал на стол серебро. Потом не говоря ни слова, подошел к окну.
Эуда с изумлением смотрел на хозяина.
— Мы сделаем так, Эуда, — наконец заговорил он, — деньги, что лежат на столе, отныне твои! Тысяча серебряных монет. Таких денег в городе и у десяти человек не наберется. С этой минуты ты богат. Я даю тебе шесть месяцев. Иди куда хочешь, делай что хочешь… Пусть будет даже год…
— Почему ты даешь мне эти деньги? — тихо спросил Эуда.
Занкан помолчал, потом сделал несколько шагов к нему, обошел и, оказавшись у него за спиной, сказал:
— Я испытываю тебя, Эуда, и не скрываю, что испытываю. Бедный человек жалок, а богатый, денежный человек каждый день подвергается опасности… и деньги выявляют его мужество. Деньги — огромная сила. А испытание состоит в том, как ты используешь свои деньги, свою силу, для чего… Эти деньги твои. Тебе не придется возвращать даже пятака. Я не спрошу и того, на что ты их потратил. — Занкан подошел к столу, собрал серебро и опустил в кошель. — Я потребую от тебя отчета, не денег, — сказал Занкан, открывая двери, — впрочем, можешь и не отчитываться. Все будет и без того ясно. Не скроется! А о Бачеве поговорим позднее, через полгода или через год.
Занкан сунул Эуде кошель в руки и вышел из комнаты.
Эуда какое-то время стоял, не шевелясь. В руках у него были огромные деньги. «Ну вот я богат, а теперь что?» — думал он.
Сердце юной девушки
Стояло лето. В Арагвиспири созревала ежевика. В субботу утром Бачева сидела в своей комнате и читала Книгу Руфь. Занкан со слугами молился в молельной комнате, Иохабед перед зеркалом наносила на лицо румяна. В комнату Бачевы через окно влетело письмо. Бачева изумленно уставилась на листок бумаги, похоже, она испугалась и какое-то время не подходила к нему. Наконец решилась, встала, подняла с пола листок, со страхом раскрыла и стала читать.
«Письмо ангелу моей жизни от меня!
Именно так, Бачева, ты — ангел моей жизни, кабы не ты, моя жизнь ничего не стоила. Я знаю, ты ни разу не взглянула в мою сторону, и тебе безразлично, что я считаю тебя ангелом своей жизни, для тебя я — пустое место. Ну и что, меня это совсем не волнует! Я — твой раб, пыль с твоих ног! Главное — это ты, главное то, что ты существуешь, дышишь, смеешься, говоришь.
