За три дня до запуска, во время тренировки по экстренной эвакуации со стартовой площадки, финансиста укусила бродячая собака, и все вокруг пришло в хаос. За собакой по всей степи гонялась милиция на автомобилях, а также местные жители на лошадях и боевой вертолет. Когда собаку наконец загнали, ее отправили в ветеринарную лабораторию, чтобы проверить на бешенство. Результаты анализа пришли лишь за три часа до старта – собака оказалась здорова. Дюба вычеркнули из полетного листа и вернули обратно фамилию финансиста. Он стоял на земле-матушке неподалеку от стартовой площадки и чувствовал одновременно облегчение и разочарование. Вести репортаж о запуске прибыл Тависток Прауз, вооруженный сразу всеми гаджетами, которые на тот момент считались крутыми. Стоя посреди степи лицом к Дюбу и ракете, он зачитывал свой текст, нацелив на них видеокамеру, когда гигантский носитель запустил двигатели и устремился ввысь.
Собственно, именно эта картинка и превратила доктора Харриса в Дока Дюбуа, положив старт его телевизионной карьере. Кроме того, она положила начало бракоразводному процессу, на который его жена подала несколько дней спустя. К тому, как он исполняет супружеский долг, у нее за долгие годы успело накопиться множество претензий – иной раз она даже не могла объяснить, в чем именно они заключаются. Точкой кристаллизации послужил, как-то так вышло, тот факт, что сперва Дюб в очередной раз проигнорировал супружеские и родительские обязанности, отправившись в Россию на длительные предполетные тренировки, а потом еще и провел сам момент старта не в безопасном бункере вместе с семьей, а снаружи со своим приятелем Тавом, зарабатывая восторженные комменты у миллионов подписчиков.
Так или иначе, Дюб до сих пор расплачивался за тот свой поступок. Отчасти в негативном смысле, материально искупая грехи свои тяжкие, но была тут и положительная сторона, поскольку закон отводил ему достаточно времени на общение с детьми. Правда, с этим стало сложней, когда те окончили школу и разъехались. Теперь, когда им всем был объявлен смертный приговор, Дюб старался не упускать ни единой возможности для встречи.
В А+0.73 Дюб прилетел в Сиэтл, взял напрокат внедорожник и направился к кампусу Вашингтонского университета. По дороге он заехал в пару туристических магазинов, где приобрел снаряжение. В последнее время оно подорожало. Покупатели стремились запастись экипировкой в ожидании конца цивилизации. Правда, далеко не все. Большинство отдавало себе отчет, что от Каменного Ливня в лесу не укроешься. Сублимированная пища и походные плитки практически исчезли из продажи, однако пуховые спальники и навороченные палатки еще оставались.
Генри учился на третьем курсе факультета компьютерных исследований, а жил вместе с приятелями неподалеку от кампуса, где они снимали типичное для Сиэтла столетнее облупившееся бунгало, наполовину скрытое плющом и ежевикой.
В том, чтобы говорить о человеке как о студенте определенного курса определенного факультета, в некотором роде больше не было смысла. Однако все продолжали пользоваться такими терминами – подобно тому, как человек, которому поставили смертельный диагноз, продолжает каждое утро вставать с постели и ходить на работу, не столько даже в силу привычки, сколько потому, что от осознания собственной обреченности еще больше хочется оставаться собой.
Возник соблазн припарковаться прямо под запрещающим знаком – по прикидкам Дюба, власти вряд ли успели бы стребовать с него оплату штрафа еще до конца света. Однако, судя по всему, большинство жителей Сиэтла по-прежнему соблюдало законы, и Дюб решил не выделяться.
Генри, его соседи в полном составе, все четверо, и еще пять студентов обнаружились на первом этаже бунгало, где полностью забили собой гостиную, спасаясь от январского морозца теплом, исходящим от их собственных тел, а также от мешанины компьютеров, ноутбуков и роутеров. Судя по количеству пустых коробок из-под пиццы, они проработали всю ночь.
– Я все объясню по дороге, – пообещал Генри отцу во время вчерашнего телефонного разговора, когда Дюб спросил, что именно он собирается делать. Нынешним утром его пока что хватило лишь на то, чтобы вылезти из раскладного кресла, обнять Дюба и сказать: «Привет, папа!»
Через это проходят все родители тинейджеров: в жизни ребенка наступает момент, когда он решает, что некоторые факты папе с мамой объяснить сложно. Родители не могут, да и не должны знать все до мелочей. Им остается лишь смириться, довольствоваться собственными наблюдениями и жить дальше. Само собой, Генри давным-давно миновал эту стадию, а Дюб, как и положено отцу, усмирил свою ревность. В конце концов, все это – часть взросления. Впрочем, в то время информация, которой он лишился: число карт в настолке «Мэджик», которую собирал Генри, какие мышцы велел ему качать футбольный тренер, кто в кого втюрился в школе, – и не представляла для Дюба фундаментального интереса. Поэтому он без труда сделал вид, что ему все равно.
То, что он сумел разглядеть поверх голов собравшихся в комнатушке студентов, выглядело намного интересней. В каком-то смысле он снова почувствовал укол ревности.
Разумеется, все знали, что отец Генри – знаменитый Док Дюбуа, и хотя старательно делали вид, что тут ничего особенного, каждый изыскал возможность пожать Дюбу руку и поздороваться. Дюб поболтал с ними о том о сем, однако его взгляд постоянно отвлекался на бумаги, приклеенные липкой лентой по стенам бунгало: распечатки каких-то чертежей, календарные планы, диаграммы Ганта, карты. Очевидно, перед ним был инженерный проект в самом разгаре, однако Дюб никак не мог сообразить, в чем именно он заключается. Три-дэ принтер на кухонном столе печатал какую-то пластмассовую детальку, за ним внимательно наблюдала девушка, одновременно разговаривая по телефону на смеси английского с китайским.
Беседу прервало «бип-бип-бип» движущегося задним ходом грузовика, звучавшее все громче и громче. Кто-то распахнул входную дверь, впустив волну холодного, свежего тихоокеанского воздуха. За дверью обнаружился квадратный прокатный фургон, сдающий задом по лужайке прямо к крыльцу. Какой-то глубоко укоренившийся инстинкт заставил Дюба нахмуриться при виде оставшейся на лужайке грязной колеи, он даже прицокнул языком в адрес безответственных юнцов, которым совсем наплевать на траву. Которая через два года превратится в тонкий слой угля поверх мертвого пласта обожженной глины – если, конечно, ее минует прямое попадание и она не станет частью стеклянистой поверхности кратера.
Грузовик не успел затормозить и снес деревянный поручень у крыльца.
Все расхохотались. У смеха был необычный оттенок – смесь ребяческой радости с чем-то мрачноватым, с предвкушением, что дальше-то будет еще хуже.
Похоже, молодежь справлялась даже лучше, чем он сам.
Дюб понятия не имел, в чем состоит затея, но, очевидно, для нее требовалось закинуть в фургон все, что только можно. Он просто стоял в сторонке, засунув руки в карманы, поскольку не знал, что именно следует грузить, а что – оставить. Когда внутрь забросили диван, стало ясно, что дом покидают насовсем. Тогда он тоже стал помогать. В какой-то момент кузов заполнился до отказа. Они стали разгружать вещи и укладывать уже не столь беспорядочным образом. Тут-то Дюб наконец развернулся во всей красе, показав себя в роли старого мастера, знающего толк в плотной упаковке, и раздав множество советов, как и где можно выиграть еще чуть-чуть места.
