В редкие минуты, когда шутливые перебранки смолкали, кто-нибудь неизменно заводил фривольную песенку, остальные тут же подхватывали, искупая недостаток музыкальности неистощимым задором.
На этот раз традиционная болтовня была прервана непривычно серьезным Ланжевеном.
– Пора выставлять караулы по ночам, – задумчиво сказал он. – Каждую ночь по двое: один после заката, другой до рассвета.
Шарбонно выдохнул длинную струю дыма.
– Еще в форте Бразо предупреждал: я переводчик. В караул не пойду.
– А я не собираюсь лишний раз торчать на страже, пока он дрыхнет, – без обиняков заявил Ла Вьерж.
– Я тоже, – поддержал брата Доминик.
Даже Профессор удивленно поднял брови.
Все выжидательно смотрели на Ланжевена, однако тот не собирался лишними спорами портить удовольствие от трубки.
– Allons-y[11], – только и сказал он, вставая. – День проходит.
* * *
Через пять дней путники подошли к месту, где в Миссури впадал небольшой ручей, кристально-чистая вода которого, смешиваясь с речной, тут же теряла прозрачность. Ланжевен при виде ручья застыл на месте, не зная, что делать.
– Командуй разбить лагерь, Ланжевен, – предложил Шарбонно. – Надоело пить грязное месиво вместо воды.
– Мне больно с ним соглашаться, – подал голос Ла Вьерж, – но Шарбонно прав. У меня уже понос от грязи.
Ланжевену и самому в кои веки хотелось чистой питьевой воды, смущало его только одно – ручей впадал в Миссури с запада, а на западном берегу, судя по всему, немудрено наткнуться на Лосиного Языка с отрядом. С тех пор как Гласс нашел оставленный индейский лагерь, путешественники строго держались восточного берега, особенно когда выбирали место для ночлега. Ланжевен окинул взглядом реку. Багровое солнце почти опустилось за горизонт, а восточный берег не давал даже намека на пристанище до следующего поворота реки.
– Хорошо. Выбора все равно нет.
Лодку подвели к берегу, Профессор и Ла Вьерж выгрузили тюки, а опустевшее каноэ вытащили на сушу и перевернули на бок – получилось импровизированное заграждение, открытое со стороны воды.
Гласс выбрался на берег, настороженно оглядывая местность. Песчаный пляж тянулся на сотню шагов по течению и заканчивался природной дамбой – грудой валунов, густо заросших ивами и кустарником. Зацепившиеся за них бревна и прочий мусор перегораживали реку и направляли течение прочь от заводи. Там, где песчаный берег кончался, ивняк переходил в тополевые заросли – здесь, в северном течении, они встречались все реже.
– Есть хочется, – заявил Шарбонно с неизменным акцентом. – Ждем ужина, мистер охотник.
– Сегодня проживем без охоты, – ответил Гласс. Шарбонно принялся было возражать, однако Гласс его прервал: – Вяленого мяса навалом, один день можно обойтись без дичи.
– Он прав, – согласился Ланжевен.
Ужинали запасами мяса и сваренной на костре кукурузной кашей. Все жались ближе к огню: хотя зябкий ветер после заката притих, в воздухе веяло холодом, изо рта шел пар. Ясное небо сулило зябкую ночь и утренние заморозки.
Ланжевен, Доминик и Ла Вьерж раскурили глиняные трубки и уселись поудобнее (Гласс после стычки с медведицей не курил – дым раздражал больное горло). Профессор выскребал остатки каши из котелка. Шарбонно уже полчаса где-то бродил.
Доминик напевал себе под нос, будто во сне:
Сорвал прелестный я бутон,
Сорвал я розовый бутон,
И лепесток за лепестком
Упали мне в ладонь.
– Отличную песню выбрал, брат, – заметил Ла Вьерж. – Сам-то небось уже год бутонов не рвал? Надо было не меня, а тебя прозвать «девственницей».
– Лучше уж сдыхать от жажды, чем пить из каждой грязной дырки на Миссури!
– Какие у тебя высокие правила! И тонкий вкус.
– Не вижу смысла стыдиться того, что у меня есть вкус. Я, например, в отличие от тебя предпочитаю женщин с зубами.
– Странно. Я никогда их не просил жевать мне еду.
– Да ты ляжешь с любой свиньей в юбке!
– Ах, вот почему ты считаешь себя гордостью семьи? Маман будет горда узнать, что ты спишь только с модными шлюхами Сент-Луиса.
– Маман – нет. Папа́ – возможно.
Братья разразились хохотом, затем важно перекрестились.
– Тише там, – одернул их Ланжевен. – Знаете ведь, как вода разносит звук.
– Что-то ты сегодня не в духе, Ланжевен, – отозвался Ла Вьерж. – Нам и одного Шарбонно хватит – на похоронах и то веселее, чем с ним.
– Будете орать и дальше – похорон нам не миновать.
Однако Ла Вьерж не собирался бросать добрую перебранку.
– Представляешь – у той скво в форте Бразо было три груди!
– А зачем ей три? – подал голос Доминик.
– Воображения у тебя нет, вот что.
– Воображения? Да если б ты меньше воображал, тебе бы сейчас мочиться было легче.
Ла Вьерж замолк, пытаясь придумать ответ, однако от брата он уже устал. Ланжевен сегодня был неразговорчив, Шарбонно пропадал в лесу, с Профессором не поговоришь…
Взгляд Ла Вьержа уткнулся в Гласса. С самого форта Бразо тот почти не раскрывал рта: с ним перекидывались редким словом, обычно по поводу добытой на ужин дичи, а в беседы – и тем более в перепалки, милые сердцу Луи, – с ним никто не вступал.
Ла Вьерж внезапно пожалел, что не искушен в светских беседах Он ничего не знал о Глассе помимо факта стычки с медведем. Что хуже – Гласс о нем тоже ничего не знал, какое упущение! Ла Вьерж решил, что настало время попрактиковаться в английском, знатоком которого он себя считал, и приступил к делу.
– Эй, свиноед! – позвал он, и, когда Гласс поднял голову, продолжил: – Ты откуда?
Внезапное обращение на английском и сам вопрос застали Гласса врасплох, он сглотнул.
– Из Филадельфии.
Ла Вьерж замер, ожидая ответного вопроса. Гласс молчал, и Луи ответил сам:
– А мы с братом из Контрекера.
Гласс молча кивнул. Этого американца так просто не проймешь, решил Луи и продолжал в том же духе:
– Знаешь, как мы стали вояжерами?
Гласс отрицательно качнул головой. Доминик закатил глаза, понимая, что брат заводит привычную канитель.
– Контрекер стоит на реке Святого Лаврентия. Когда-то давно, сто лет назад, в нашей деревне жили только бедные крестьяне. Весь день в поле, земля плохая, погода холодная – урожая не было. Однажды в поле у реки трудилась красавица Изабель, и из воды показался конь – большой и сильный, черный, как ночь. Он стоял в реке и глядел на девушку. Она испугалась и хотела бежать. А конь ударил копытом по воде, из реки выпрыгнула форель и прямо у ног девушки… – Ла Вьерж запнулся, не зная слова, и изобразил руками шлепок. – Изабель видит такой petit cadeau[12], радуется и несет родителям на обед. Рассказывает своему папа́ и братьям про коня, те смеются и думают, что она шутит. А потом говорят: иди, пусть твой друг подарит еще что-нибудь. Изабель идет на поле, и после этого каждый день видит вороного коня. И каждый день он дает ей подарок. Сегодня яблоко, завтра цветы. Каждый день она рассказывает семье о коне, и каждый день все смеются. А потом однажды конь вышел из воды и подступил к Изабель. Она села на него верхом, и он поскакал к реке. Оба исчезли в волнах, и их никто больше не видел.
