Эта мысль взъярила Бабура так, что он пнул сапогом одну из отсеченных голов так, что она отлетела в сторону.
«Люди заслужили развлечение, и сейчас я его устрою, — решил юный правитель. — Мне и самому не помешает позабавиться».
— Эй, нарубите ветвей на клюшки! — приказал он. — Поиграем в поло головами этих ничтожеств!
Целый час, забыв обо всем, он скакал на приземистой, чакракской лошадке, гоняя крепкой древесной веткой по высокой траве отрубленные головы врагов. Вскоре они сделались неузнаваемыми, лица превратились в месиво, глаза вывалились, а все игроки, включая Бабура, как и их лошади, перемазались в крови.
Наконец, основательно вымотавшись, но зато излив отчасти свой гнев, Бабур остановил взмыленного скакуна и, оглядевшись, поймал на себе взгляд Вазир-хана. На сей раз одобрения на его лице не было, но и тот стыдиться содеянного не собирался. Его враги получили, что заслужили, при жизни и после смерти.
— Поехали, — приказал молодой эмир. — Путь до Гавы неблизкий, а мы не должны заставлять хозяев ждать.
С этими словами он так ударил лошадь в бока, что животное пустилось с места в галоп. Бабур поскакал к броду через реку, даже не оглянувшись на залитый кровью луг, отсеченные головы, которые уже расклевывали вороны, и двух слегка кривоногих девиц, обшаривавших мертвые тела в надежде поживиться чем-нибудь, что не прибрали его люди, в качестве платы за блуд.
Три недели спустя Бабур и его отряд скакали по сочным, зеленым лугам, расцвеченным яркими желтыми, розовыми и белыми цветами, направляясь в Шахрукийях. Их налет на Гаву оказался кровавым, но успешным. Бабур лично сразил командира гарнизона стрелой, пущенной на скаку с расстояния в триста шагов. Не зря в свое время он проводил долгие часы, упражняясь с двурогим, изогнутым луком, надев на большой палец бронзовое кольцо, чтобы его, при возвратном движении, не отрубила тугая тетива. Теперь он мог выпустить по три десятка стрел за одну минуту.
Гибель командира положила конец сопротивлению. До смерти перепугавшись, гарнизон не только сдался, но и передал победителям свою казну, приятно пополнившую содержимое кожаных переметных сум Бабурова воинства.
Вазир-хан должен быть доволен. Молодому эмиру недоставало старого друга, но случилось так, что на следующий день после стычки у караван-сарая его сбросил поднявший на дыбы конь, испугавшись змеи. Он повредил бедро, и Бабур настоял на его возвращении в Шахрукийях, где в их отсутствие командовал Байсангар.
Сегодня будет праздник: воины, лучше всего проявившие себя в походе, удостоятся чествования на пиру и наград, а он расскажет Вазир-хану и Байсангару о набеге на Гаву. Первый наверняка посмеется над некоторыми историями, а возможно, ему удастся вызвать улыбку и у своего вечно угрюмого начальника гарнизона.
Въехав во двор каменной крепости, Бабур спрыгнул с коня и огляделся. Байсангара видно не было, а вот Вазир-хан напротив конюшни проверял у лошади копыто. Когда он, увидев прибывшего правителя, направился к нему, юноша сначала нахмурился, так как его друг все еще сильно хромал. Но потом он заметил, что лицо Вазир-хана сияет.
— Важные новости, повелитель! Действительно, очень важные.
— Что случилось?
— Неделю назад прибыл гонец из Акши от Тамбала, или, как он предпочитает говорить сам, от твоего единокровного брата Джехангира. Он согласен передать тебе бабушку, мать и сестру.
— Он просит что-нибудь взамен?
— Ничего определенного, повелитель. Он лишь пересыпал свою речь заверениями во всяческом к тебе почтении.
Сердце Бабура подскочило. Наконец-то! Известие о том, что семья скоро воссоединится с ним, ошеломило его.
— Когда их ждать?
— Если все пройдет нормально, завтра к закату.
На следующий вечер, в сгущавшихся сумерках, Бабур расхаживал по стене, где провел и большую часть дня, нетерпеливо поглядывая на ведущую с востока дорогу. И вот наконец, когда уже стемнело, появилась длинная вереница верблюдов с подвешенными по обе стороны большими корзинами. Позади ехал небольшой отряд всадников во главе с Байсангаром, посланных Вазир-ханом, чтобы встретить женщин и препроводить их к месту назначения.
Отсюда Бабуру не было видно, кого именно везут на верблюдах, но кто это еще мог быть, кроме его родных? Не в силах больше терпеть, не удосужившись даже позвать с собой стражу, он вскочил на неоседланного коня и погнал его по травянистому лугу навстречу приближавшемуся каравану.
По щекам юноши ручьями текли слезы, но его это не волновало. То были слезы счастья, а не слабости. Смахивая их с лица одной рукой, в то время как другой он держался за конскую гриву, Бабур гнал скакуна так быстро, что ему казалось, будто он летит.
Неожиданно четверо воинов отделились от отряда сопровождения и с копьями наперевес поскакали ему навстречу. Хотя Байсангар, надо думать, и догадывался, кто это мчится сломя голову из крепости на неоседланном коне, он, как строгий приверженец воинской дисциплины и порядка, приказал бойцам проверить, кто приближается. Когда всадники подъехали, Бабур резко осадил своего взмыленного коня, который протестующее заржал.
Юноша вскинул голову и издал свой родовой клич:
— Фергана!
Воины, бывшие уже достаточно близко и узнавшие правителя, приветствовали его, и он легким галопом направился к остановившимся верблюдам. Наверное, не будь его сердце так переполнено радостью, ему показался бы смешным вид Исан-Давлат, выглядывавшей из корзины, словно курица, которую везут на рынок. Она была такой легкой, что для равновесия им пришлось наполнять корзину на другом боку животного чем-то более тяжелым, как несколько кочанов капусты да притороченная ремнями бабушкина лютня.
Кутлуг-Нигор и Ханзада ехали в корзинах, подвешенных по обе стороны огромного, лохматого верблюда, при приближении Бабура начавшего плеваться. Ну а позади них везли матушкиных служанок, включая старшую над ними Фатиму и визиря Касима.
Спрыгнув на землю, погонщики похлопали верблюдов по мохнатым коленям, и те опустились на землю. Памятуя о заботе, подобающей старшим, юноша в первую очередь подбежал к бабушке и, высадив ее из корзины, преклонил перед ней колени. От избытка чувств у него просто не находилось слов, да и у нее тоже. Он почувствовал, как она коснулась рукой его головы, а посмотрев вверх и заглянув в маленькие, но горящие решимостью глаза, с облегчением понял, что дух ее остался прежним. Эта женщина выглядела такой, какой была всегда — настоящей ханум из рода Чингисхана.
Затем он повернулся к матери, поднял ее, опустил на землю и заключил в объятия, вдыхая такой родной запах сандала. А когда наконец отстранился, то увидел слезы в ее глазах.
— Я счастлива видеть тебя снова, сынок, — просто сказала она, а когда улыбнулась, он увидел, что морщинок на ее осунувшемся лице стало больше, чем ему помнилось.
Ханзада к тому времени уже выбралась из своей корзины сама и со всех ног побежала к нему, так что ее ручной мангуст, которого она держала слева под мышкой, протестующее запищал. Когда он видел ее последний раз, это была еще нескладная, тощая девчонка. Теперь она расцвела, обрела женственные формы, ее лицо стало по-настоящему прекрасным, но вот ухмылка на нем осталась прежней. Бабур заключил сестру в объятия, а потом отступил на шаг, чтобы полюбоваться, какой она стала.
