Тут и я утихомирился.
— На закуску можешь прочитать несколько стихотворений.
Он удивленно взглянул на меня, но я вовсе не шутил.
— А что… что будет на закуску?
— Какой-то рыбный паштет.
— Рыбный паштет?.. Рыбный паштет?.. Трудновато читать лирические стихи к рыбному паштету. Впрочем… — Он встал от стола, обретя толику уверенности в себе. — Попробую подыскать что-нибудь подходящее… Рыбный паштет?..
Они пришли, увидели и были побеждены.
Рыбный паштет вопреки опасениям отца явно оказался не таким уж сухим: он прочитал несколько отечественных стихотворений про селедку, произнес тост в честь даров моря. Сэмюндюр подал горячее — grenadier à la Greco, или как он там его назвал. Белая, нежная мякоть, справа продолговатый ломтик моркови, слева немного икры зубатки, и все это полито светлым базиликовым соусом — гости, предвкушая удовольствие, глотали слюнки. Я хочу сказать, министр финансов, по обыкновению, вообще не замечал, что он ест, заглотал свою порцию, отодвинул тарелку и посмотрел по сторонам, чтобы уразуметь, на какую такую встречу его пригласили. То, что поводом было само горячее блюдо, до него не дошло. Засим я — довольно-таки обстоятельно, чтобы пища хорошенько усвоилась, — доложил о своих штудиях рыбного рынка в Средиземноморье, обратил внимание министров на неожиданные рынки сбыта вроде Филиппин, Японии и различных дельфинариев, не умолчал и о больших потребностях соратниц мадам Натали Бланшо, а закончил ссылкой на только что съеденное горячее блюдо:
— Смею утверждать, что только что отведанное вами блюдо, а именно — прошу всех запомнить это название! — гранатовая рыба, доныне сокрытый источник богатства, имеет огромное значение для нашего будущего. Вам понравилось?
Министр просвещения улыбнулась:
— Такое нежное, во рту тает.
— Совершенно верно, — поддакнул премьер-министр.
— Угу, — пробурчал министр финансов, глядя в окно.
— Гренадье, гранатовая рыба, — повторил премьер-министр, — первый раз слышу. Звучит не по-исландски.
— А если я скажу долгохвост? Если скажу, что вы ели долгохвоста, или, по-научному, макруруса?
Министр просвещения вытаращила глаза, и гранатовая рыба, уже вроде бы канувшая в небытие, внезапно сделала сальто-мортале и под своим привычным именем рванулась наверх, с пугающей быстротой. Секунду она помедлила меж губами Рагнхильд, а затем, описав изящную дугу над столом, очутилась на коленях министра финансов. Когда минут через сорок пять Рагнхильд вернулась из спальни, с отцом в кильватере, я было подумал, что она станет моей мачехой, но, увы, этого не случилось. Министр финансов отбыл домой, но прежде все поклялись никогда больше не называть эту рыбу ее настоящим именем. А отцу пора было назад в лечебницу. Уже собираясь выйти на улицу к ожидающей машине, он крепко взял меня за лацканы и прошипел:
— Я уезжаю обратно, потому что здесь, дома, меня ничто не ждет. Ничто.
Через месяц я вернулся во Францию. На улице Вьей-дю-Тампль я оборудовал небольшую контору, нанял четырех женщин и посредством объявлений и лоббистской деятельности сумел со временем известить два десятка отечественных морозильных фабрик — ведь, как у нас говорят, надо посылать в море по нескольку лодок, — что можно отправлять в Европу и во Францию первый груз мороженой гранатовой рыбы.
Из этого груза я отобрал десять красиво оформленных пакетов и постучал к мадам Натали Бланшо, но она не ответила. Я открыл дверь — в нос ударила отвратительная вонь кошачьей мочи и прокисшего вина. По радио передавали модную песенку с пикантным припевом:
Je sais, c’est que tu es
la cause du désir[70].
Кошки терлись о мои ноги, наверно, учуяли сквозь целлофан и картон запах новорожденных деликатесов, которые отныне станут их кормом. Я прошел в комнату. Мадам Бланшо лежала на кровати, в ботинках и в шарфе, подаренном мною как-то раз, когда ее терзал мучительный кашель. Даже смешная шляпа и та была на ней. Я не решался будить ее, стоял у кровати, пытаясь совладать с тошнотой. Ведь в каждом человеке есть частица нашей собственной жизни — часы и дни, события, а может, всего лишь взгляд, нечто такое, что (стоит только поискать) дарит нам самое важное знание: мы не одиноки в своем одиночестве. Наши особенности, наши улыбки необходимы, чтобы другие, благодаря нам, узнали самих себя. Да, я стоял там, а комната полнилась песней смычковых, и кошки теснились все ближе ко мне, все напористее.
Я не знал, где положить пакеты. И вообще не оставил их там, потому что мадам Натали Бланшо была мертва.
~~~
Мало-помалу у меня сложился некий стереотип свободного времени: после работы я пешком шагал к Одиль, в книжный магазин на улице Принцессы, рылся там на полках, часто что-нибудь покупал. Затем возле станции метро «Мабийон» выпивал пива с сандвичем, прочитывал страницу-другую, закупал провизию, ехал домой и читал, во всяком случае, на первых порах, письма, исправно приходившие от отца.
Дорогой Пьетюр,
не мог бы ты приобрести нижеперечисленное? Дело в том, что я хочу угостить тебя совершенно исключительным блюдом, рецепт которого намедни попался мне на глаза в одном кулинарном журнале, здесь, в пансионе. Так вот, надо купить один пучок спаржи (лучше два) у зеленщика на улице Бретань, его сын сам выращивает спаржу где-то под Нимом, а в среду утром, примерно в четверть одиннадцатого, доставляет спаржу отцу. ВНИМАНИЕ! НЕ покупай спаржу в понедельник и в иные дни, хоть они и будут твердить, что она свежая. Козьи сыры можно взять на улице Сены, прямо напротив булочной, только сперва попробуй, однажды меня надули, всучили сухой сыр, будто из песка, но я ЗА СЛОВОМ В КАРМАН НЕ ПОЛЕЗ. Еще нужно несколько пакетиков провансальских трав, их продают за углом, на улице Бюси, а неподалеку, в магазинчике у Николя, возьми четыре, нет, пять бутылок шабли семьдесят шестого года, расходы я тебе возмещу, одна бутылка вообще-то предназначена для соуса к горячему. (Кстати, остерегайся показушных лакомств в витринах ближних магазинчиков, на вид они куда лучше, чем на вкус: лососевый мусс с земляникой и киви — это вульгарно!!!) Ну а если завершать обед кусочком tarte du rhubarbe[71], надо пойти на угол улицы Гизар; купи сразу четыре куска, чтобы осталось на завтра, тут в комнате ужасная жара, надо позвать сестру Стейнунн, я купил ей платье, зеленое, можно сказать — цвета киви, но у нее киви как раз не в лососевом муссе…
P.S. Ты еще не отыскал след нашего заклятого врага, он небось в эту самую минуту лопает такой вот лососевый мусс, терять след нельзя, dies irae близок, отец…
Таково было первое письмо, таковы же были и пятое, и шестое, я бросил их читать, но несколько штук отложил в ящик, до того дня, когда через год-другой зазвонил телефон. Но мой отклик на первое письмо получился весьма забавным: чисто автоматически я закупил все, о чем он просил. Правда, торговец на улице Бретань обанкротился еще три года назад, поэтому пришлось удовольствоваться спаржей с ближнего рынка. Скорее всего, из духа противоречия я клюнул и на запретные витринные лакомства и волей-неволей признал, что отец совершенно прав. Но только когда я осушил на своей одинокой кухне вторую бутылку шабли, мне по-настоящему открылось, что домой я вернусь очень не скоро и что каждое слово в письме дышало мечтами и надеждами безумца. И все же он управлял мною на расстоянии. И, не имея теперь возможности добраться до меня через письма, являлся ночами, стучал в дверь и стоял там вместе с Лаурой, которая во сне казалась всегда очень отчетливой, улыбалась и говорила, что им просто хочется заглянуть ко мне, перед смертью. Иногда они приносили с собой инструменты, расставляли пюпитры и уже брались за смычки, как вдруг — весть о землетрясении, об извержении вулкана звала их обратно. Но чаще всего речь шла о времени. Я подбрасывал ему немножко времени и говорил:
