Фанни пожимает плечами.
— Да ладно, кроме шуток, Фанни, неужели тебя правда так интересует?
Она кивает.
— Ну и ну, приятель! То есть подруга, я хочу сказать. Понимаешь? Рано или поздно один и тот же фильм посмотрят все. Это замечательно, а если фильм еще и хороший, то наконец понимаешь, почему все пустоголовые на деле такие пустышки: потому что они придумают любую чушь, лишь бы назвать фильмы вроде «Беги, Лола, беги» или «Джеки Браун» плохими.
— Но если они такие кретины, зачем с ними вообще разговаривать?
— Ну, я ведь должен сперва понять, что они тупые. Тебе не случалось надеяться, что человек окажется умнее, чем выглядит с первого взгляда?
— Не-а, о таком я никогда не задумывалась. Какое мне дело до дураков, и почему я должна выяснять, о чем они на самом деле глупее или нет? Я не права?
— Конечно, права. Просто я всегда им удивляюсь. Иначе ни за что не смог бы выносить такого типа, как Огурец.
— Его что, правда зовут Огурец?
— Нет, вообще-то он Роланд. Я его так прозвал, потому что однажды он рассказал, как попытался ублажить свою подружку огурцом, урод.
— Огурцом?
— Да, потому что в каком-то бассейне или еще где он подхватил грибок гениталий, и его подружка перестала его к себе подпускать, даже с презервативом, ну, он и решил сделать ей приятное и купил огурец — наверное, хотел, чтобы она не думала, будто он все время только и хочет, что засунуть в нее свой прибор. А еще потому, что она любила овощи. Стоп, нет, этого он не говорил. Так или иначе, он все это мне рассказал, потому что хотел понять, почему подружка его больше с ним не разговаривает. Вообще уже ничего в мире не понимал. Теперь он к ней переехал. Капитулировал. В наказание теперь его ежедневно кормят огуречным салатом. — Фанни делает недоверчивое лицо. — Ну, или я так думаю.
— Если он пытался воспользоваться огурцом, то он и правда кретин.
— Почему?.. Ау!
Фанни хватает цукини и дает мне им по макушке. Они ведь мягенькие должны быть, думаю я, в чем же проблема? Очевидно, я и правда кретин.
— А почему Микро зовут Микро? — спрашивает Фанни.
— Понятия не имею, — отвечаю я, — я и фамилии-то его не знаю. А может, это и есть его фамилия. Микросевич или что-нибудь в таком духе. Поэтому мне вечно кажется, что он югослав.
— То есть как? Только из-за того, что ты думаешь, будто у него югославское имя и фамилия, ты считаешь его югославом? Странная у тебя логика.
— Ну, некоторым фамилия заменяет кличку, Брокмайер, например, или Длинный, или Жестянка. Я знал одного, которого звали просто «Жестянка», и я много раз удивлялся, кто и зачем превращает свои имена в клички. Или как их еще называют, кодовые наименования, позывные.
— Наверное, потому, что они из провинции. Может, там так делают.
— Я вырос в рабочем районе, там многих называли просто по фамилии.
— Ну, значит, их родители из деревни или приехали из Баварии или из Австрии, а там почти все называют друг друга по фамилии.
Ну и ну, думаю я. А у нее есть чему поучиться. Ради разнообразия кто-то, кто знает ответы на те мелкие вопросы, которые все решают.
— Хорошо, что ты не с юга, золотце. Или тебя уже кто-то называет «золотце»?
— О-о-ох, только определенные люди.
— Как так? Кто?
Какой я болван — попадаюсь на глупостях.
— Да никто, я ведь не дура.
— Макароны, — вспоминаю я и чуть не падаю, вставая из-за стола. Не нужно было нам снова садиться. Типичная выпивка сидя, как в любом баре: если люди, пьющие сидя, хотят встать, тут же снова падают, как последняя пьянь. Видимо, от резкого движения алкоголь в крови вспенивается, сбивая систему ориентации. Как текила-бум. Фанни уверенно встает и переворачивает кассету.
— Ну а у тебя сейчас есть кто-нибудь? — спрашивает она. Но вопрос звучит скорее как: «Ну а у тебя по жизни все в порядке?»
— Ты правда хочешь знать?
Сейчас надо немного рассердиться. Хотя бы чуточку. С какой стати она будет знать что-то, чего сам я о ней не знаю? И знать не хочу. Но Фанни хитра, как все девочки.
— Где у тебя туалет? — спрашивает она, и я указываю в нужном направлении.
— Сейчас вернусь, — говорит она.
— Надеюсь.
Хорошо придумала. Я уже давно подозреваю, что девушкам вовсе не нужно в туалет, даже если они утверждают, что нужно. Но что же они там делают? Выплакиваются? Блюют? Или записывают на календарике крохотным карандашиком, что, мол, этот очень мил, но у него большущий нос. Но Фанни и правда удалилась, только чтобы пописать. Я слышу, как льется струйка, а потом она снова выходит. Спускать не будем? Хорошая девочка. Пьяненькая девочка. Она возвращается и хлопает меня по заду.
— Не думаю, что у тебя есть подружка, а если и есть, то сейчас у нее плохие карты.
Она улыбается, и губы и зубки у нее посинели от вина. От таких вот мелочей у меня сердце заходится. Фанни шепчет мне на ухо:
— Давай поедим, а не то я совсем захмелею.
Я сливаю воду, и мы оба исчезаем в пару, бьющем нам в обнаженные лица. Вот они лежат, макароны в форме ракушек, — блестящие дары моря. Выловлены из кипящего моря. Вполне себе приключение в духе Жюля Верна.
— Пойду за остальными, — говорю я. В дверях комнаты Микро я останавливаюсь. Фанни у меня за спиной. Микро расставил руки и крутится волчком. Шон скручивает очередной косяк, а из телевизора доносится все тот же смех старого телевизионного шоу.
— Мне кажется, Шон подсунул Микро одну из своих пилюль, — тихо говорю я Фанни.
Кажется, это «климбим», к музыке примешивается пронзительный голос Ингрид Штеегер.
— Парни, еда готова, — говорю я им. — Вы идете?
Шон кивает и уже проскальзывает мимо нас, говорит «Приятного аппетита» и наваливает себе тарелку. Фанни берет меня за руку под столом. Потом в кухню заходит Микро и смотрит на нас, освещает все лица прожекторами счастья.
— Наконец-то ты хоть немного порозовел, — говорит ему Фанни и получает в благодарность особую улыбку.
Я наливаю всем вино и говорю «За вас», обращаясь ко всем, и остальные тоже поднимают стаканы, все, кроме Шона.
— Эй, Шон.
Шон уже нависает над тарелкой и ест.
— Шон!
И наконец все стаканы оторвались от стола. Почему люди так и не учатся элементарным вещам? А потом еще и в глаза друг другу смотреть приходится, когда чокаешься. Но Фанни хочет смотреть мне в глаза. Потом она накладывает Микро еду, и все едят.
Я смотрю на нее. У каждого животного свой оскал, думаю я. У меня есть красивый альбом Грандвилля, который, не знаю точно когда, но лет двести назад изображал людей в виде животных. Шона Грандвилль изобразил бы гиеной, Микро — толстой ящерицей, а Фанни — борзой собакой. Или иначе? Нет, вполне вероятно. Кем бы был я? Я стал бы орлом, ну разумеется, каждому хочется быть орлом, но не буду же я себя недооценивать.
