Палыч шел, беспокойно поглядывая наверх, и мне тоже стало передаваться его беспокойство. Я с ужасом представил себе, как мы бродим по темному лесу в поисках исчезнувшего микроавтобуса, а нашу машину угоняют по лесным дорогам какие-нибудь недобитые соратники покойного, но все равно ужасного Ахмета.
На вершину холма мы почти взбежали, и там я первым отыскал место, где мы форсировали придорожную канаву. Я пригнулся, отодвигая мешавшие ветви, и вошел в лес, двигаясь больше по наитию, чем по ориентирам вроде колеи, едва различимой в неверном свете луны.
Микроавтобус стоял на месте, и я тут же радостно крикнул себе за спину:
— Палыч, порядок!
Ответом была тишина и какое-то странное, осторожное кряхтенье неподалеку.
— Палыч, ты где? — Я с тревогой вглядывался в уже беспросветную, по случаю позднего вечера, темноту. — Палыч! Где ты?
— Как же ты меня достал, Тошка! Дай погадить человеку! Два часа терпел, возможности не было, а теперь вот ты тут разорался, — услышал я возмущенную тираду из ближайших кустов.
Значит, мы бежали наверх, как сумасшедшие, вовсе не в тревоге за сохранность «форда» и груза. То есть я-то тревожился, а Палыч просто искал тихое место, где можно комфортно погадить в окружающую среду.
Я помолчал некоторое время, прогуливаясь меж трех сосен возле микроавтобуса, а потом мне стало скучно, и я прислонился спиной к ближайшему стволу, уставившись в необычайно звездное и потому глубокое, зовущее ночное небо.
Звезды загадочно мерцали, передавая морзянкой неведомые человечеству тайны, рядом многозначительно фосфоресцировали какие-то туманности и еще молча, но строго смотрела на меня луна.
В такие минуты очень хочется приобщиться к какому-нибудь секретному инопланетному знанию или божественной высшей силе, но ни религия, ни уфология никогда не вызывали у меня в душе ни трепета, ни интереса. Мне в принципе не нравилась идея поклонения могущественным силам, когда в качестве причины поклонения выступал всего лишь факт могущества этих сил. То есть не моральные качества человеческих богов, не любовь и справедливость заставляют людей поклоняться им, а лишь факт их пусть воображаемого, но силового преимущества перед человеком. Больше того, отказ от почитания богов означает в людской мифологии совершение греха — дескать, как ты, чмо хилое, смертное, тупоголовое, посмел противиться силе, которая заведомо больше тебя!.. Подобная идеология возмущала мой разум, а разум в ответ разрушал малейшие религиозные конструкции, которые окружающие достаточно часто пытались воздвигнуть в моем воображении.
Я не понимал претензий на духовное лидерство этих безумных фанатиков с барскими замашками и пошлой пропагандой серости как фетиша. С таким же успехом серийный маньяк может претендовать на роль духовного вождя среди своих несовершеннолетних жертв — и ведь, как показывает уголовная практика, нередко добивается своего! Но разве это означает, что ему следует поклоняться? По-моему, ему следует набить морду…
«Форд» взревел мотором, и я вздрогнул от неожиданности. Палыч не стал включать свет в кабине, потому что даже при свете фар с водительского места в лесу видно было немного.
Я открыл пассажирскую дверь, сразу оказавшись в шаге от желанного, теплого, цивилизованного мира.
— Привет, засранец! — крикнул я Палычу. — Я пойду к шоссе, показывать тебе дорогу.
Палыч показал глазами на луну:
— Мне света вполне хватает. Не трепещите крылами, корнет.
Потом помедлил и неожиданно спросил:
— Тошка, а тебе не кажется, что луна очень похожа на жопу?..
Я изумленно вытаращился сначала на него, потом на луну, а потом снова на него:
— Луна похожа на жопу? Почему? Ты спятил, что ли?
Палыч сказал мне «пф-ф» и разочарованно махнул рукой:
— Ты не понял. Мы — внутри! Ладно, иди уже, показывай дорогу…
Я осторожно захлопнул дверь, с неслышным вздохом возвращаясь в мир тревожных лесных шорохов и теней.
Потом я снова посмотрел на луну, и тут до меня дошла шутка Палыча… Меня начало трясти от смеха так, что я сам едва не свалился в канаву вместо броневика.
Впрочем, обратная эвакуация микроавтобуса из леса на шоссе прошла успешно, и я сел в машину, когда она вырулила на дорогу. Мы покатили под горку, которую уже изрядно истоптали за сегодняшний день.
Устраиваясь в кресле поудобнее, я вдруг всеми частями тела почувствовал, как устал.
Подъехав к первому броневику, мы послушно мигнули четыре раза, но не получив в ответ никаких сигналов, медленно двинулись в глубь заставы.
Палыч поставил «форд» во дворе первого коттеджа, под самыми окнами гостиной, где мы оставили Васильева, и в этих окнах, сияющих сейчас двухсотваттными неоновыми панелями, мелькали бойкие тени и странные романтические силуэты.
На веранде коттеджа стояло трое мужчин в камуфляже, среди которых я сразу узнал белобрысого веселого громилу. Весельчак тоже меня узнал:
— Привет терминаторам! Когда уже будем соревнование устраивать?
Я зашел на веранду и протянул ему руку:
— Привет. Я Антон, Биофизик.
Белобрысый широко улыбнулся и легко пожал мою руку:
— И я Антон. Но — землепашец.
Оказавшийся рядом Вячеслав добавил своим размеренным басом:
— Студент он у нас. Зеленоградской сельхозакадемии. Теперь уже вечный.
Я не понял последней фразы и открыл было рот, но Антон объяснил сам:
— Идите в гостиную, ужинать, заодно новости по смотрите. Там в конце, в рубрике «Культура», должны показать, как она горит. Моя, блин, альма-матер. Отучился я, короче… — с грустью закончил он.
Я вежливо пожал плечами, выражая сочувствие странному студенту, и пошел в гостиную на запах какой-то необычайно вкусной жратвы.
Палыч, разумеется, сначала поперся в туалет — мыть руки с мылом (а то и с хлоркой, если найдет раствор).
Кроме вкусных запахов, гостиную заполняли забытые звуки ночной вечеринки — звяканье бокалов, невнятный шепот, доносящийся откуда-то из нагромождений мягкой мебели, занудливое бормотание радиоведущего, изредка прерываемое танцевальной музыкой, и тому подобное забытое звуковое сопровождение типичного студенческого вечернего ужина.
У входа в гостиную меня встретила давешняя медсестра, что приводила в чувство Васильева, и строго нахмурила брови:
— Руки!
Я, разумеется, вспомнил «Приключения Шурика» и послушно поднял руки вверх, косясь на ее грудь, отлично видимую в вырезе расстегнутой до предпоследней пуговицы гимнастепки.
Оглядев мои поднятые руки, медсестра радостно засмеялась и добавила, едва сдерживая следующий приступ смеха:
— Руки мыли ?
— Я бы рад, да там, в туалете, мой коллега засел. Медвежья болезнь! — громко заорал я, оборачиваясь к туалету, чтобы Палычу было лучше слышно.
