Большую часть тут же укладывали на брусчатку лицом вниз, и уже треть площади была занята огромными людскими квадратами, очерченными по периметру недобро косящими на них автоматчиками.
Я приказал остановить машину возле Мавзолея. Мы вышли одновременно с психиатром, и тут же я увидел Палыча, выходящего из ворот башни Кремля. Палыч шел не один — он вел за собой на оранжевом канате, явно позаимствованном из какого-то оцепления, долговязого небритого человечка с расцарапанным и избитым в кровь лицом.
Поднял глаза повыше, к самому хмурому небу, и сделал вид, что не вижу, кого и куда он тащит, давая возможность Палычу сохранить лицо.
Но Палыч увидел меня и упрямо подвел человечка прямо к нам:
— Знакомься. Это Дмитрий Рогозин. Типа, Главный Бригадир Кольца Ожидания, а с сегодняшнего дня еще и Смотрящий за Москвой. Не поверишь, мы его буквально из вертолета вынули. Почти ведь удрал, гаденыш!
Мне не очень нравились эти незатейливые армейские развлечения с пленными мародерами, поэтому я подошел к главному мародеру поближе и спросил, стараясь увидеть отсвет хоть какой-нибудь мысли в его глазах:
— Слышь ты, Лжедмитрий хренов, а ты чего хотел-то?
— Да того же, чего и ты! — вдруг ясно произнес этот мужик и выпрямился во весь свой немаленький рост, презрительно глядя на меня сверху вниз.
Я нахмурился и строго спросил:
— Ну, и чего же я хочу?
— Как и все — свободы для себя и порядка для всех остальных, — гадко ухмыльнулся он, и я тут же рефлекторно выхватил пистолет, взводя курок уже возле его быстро вспотевшего виска.
— Чего он там такого сказал? — не расслышал Палыч, но я отмахнулся, отодвинул его в сторону и, только дважды нажав на курок, ответил:
— Фигню он сказал. Полную фигню. Абсолютную. Нас, короче, вообще не касается.
Олег Меерович вздрогнул, услышав выстрелы, и недовольно скривил лицо:
— А все-таки есть у вас эти комплексы, соратник Антон! Лечиться вам пора. Вы же ненормальный уже абсолютно.
Я спрятал пистолет в кобуру, поднял ладони вверх и, кивнув на площадь, спокойно ответил:
— Да хрен с вами, лечите! Только, чур, уговор — сначала расстреляем всех этих крыс. Иначе нельзя — оставим их жить, а завтра они повторят всё сначала, но с поправкой на последний опыт. Согласны на такой обмен — мое лечение против их жизней?
Олег Меерович надолго задумался, оглядывая то площадь, то труп бригадира, а потом все-таки кивнул:
— Хорошо. Лучше сейчас десять тысяч, чем потом десять миллионов. Простое правило, не правда ли?
Чужой недовольно шевельнулся у меня в голове, и я с трудом заставил его заткнуться.
«Ты ведь спрячешься от деда, дружище?» — спросил я его.
«Только если ты этого захочешь», — тут же ответил он, и тогда я совсем успокоился.
— Хрен с вами, лечите, Олег Меерович. Сейчас отстреляемся, и приступайте! — весело заявил я деду, и он проводил меня долгим, оценивающим взглядом.
Я забрал автомат у ближайшего бойца и передернул затвор.
— Ну что, крысы, — сказал я негромко, оглядывая Красную площадь, — настало время отвечать за все, что вы сделали. А главное, за то, что вы только собирались сделать.
Крысы уныло помалкивали, лежа на бесчувственной брусчатке разбитыми лицами вниз, и я пустил над ними первую, пристрелочную, очередь.
Площадь по-прежнему виновато молчала, и я понял, что снова все делаю правильно.
Я встал поудобнее и начал стрелять так, как учили.
