даже на то, чтобы завилять хвостом, он лишь задрожал, еще сильнее припал к земле и лихорадочно заклацал зубами.
А день начинался как обычно; небо бледнело, гасли звезды, на востоке начинали тлеть первые розовые зори, а на земле под клубящимися туманами слышался обычный для этой поры оркестр из сопений и сонного рычания. Стада спали крепко.
Пса встревожил этот удивительно глубокий, как ему казалось, сон.
«Многие уже не проснутся при блеске солнца», – думал он, никого не будя. Внезапно он весь сжался и метнул смелый взгляд в отворяющиеся ворота восхода: он снова знал, куда поведет табуны.
Тут же в необозримой вышине зашумели тысячи крыльев, и зазвенело курлыканье журавлей – они вырисовывались на фоне бледного рассвета едва сереющими клиньями. Их крик струился все ниже и мощнее и наконец, разбудив стада, вновь вознесся ввысь и поплыл в сторону далекого солнца.
Сразу же завыли волки, а остальные начали тяжело подниматься ото сна.
Показался взволнованный и удивленный Хромой.
– Журавли. Значит, скоро и день наступит.
– Я же говорил! Они ошалеют при виде солнца, – зарычал Рекс, давая знак к началу похода.
Но никто не спешил отправляться в дорогу. Все рассматривали небо и землю бессмысленными испуганными глазами, еще не совсем понимая эту чудесную перемену. У них болели кости, их мучил голод, а смертельная усталость так истощила их силы, что они не в состоянии были в полной мере осознать собственное спасение. А когда остатки тумана повисли белыми клочьями на кустах и серый день заглянул в их глаза, они принялись оглядываться с удивлением, будто забыв о том, кем были когда-то. Они отступали при виде друг друга, словно перед неведомыми видениями. И выглядели при этом страшно: кожа висела ни них рваными лохмотьями; они были с ног до головы перемазаны грязью и навозом, покрыты ранами и нарывами, так что представляли собой отвратительную картину едва шевелящейся падали. И весь лагерь представлялся одним сплошным морем смрадной грязи, которую постоянно месили тысячи ног. Стада поднимались неохотно, со стоном глухого отчаяния и как будто еще более несчастные в свете поднимающейся зари. Какая-то необъяснимая ненависть и отвращение отгоняли их друг от друга. И не ошалели они от радости, как предполагал Рекс, а совсем наоборот: эти светлые и отрезвляющие дневные лучи, показавшие действительность во всей ее красе, пробудили в них горькое сожаление и беспокойство – пурпурные зори восхода раздражали их глаза, расцветающие на небе оттенки зелени причиняли боль, сам утренний свет, который представлял все вокруг в обыкновенном, но при этом каком-то ужасном виде, пугал их. Они увидели друг друга такими жалкими, ничтожными и всего лишенными, что почувствовали себя несчастным стадом существ, приговоренных к новым мучениям. Отчаянный рев разорвал воздух и несся над лагерем, как долго несмолкающая буря. И несмотря на волчьи клыки и песий лай, стада так и не удавалось сдвинуть с места.
Необъяснимый страх терзал их, будто когтями. Они боялись наступающего дня; в эти долгие безжалостные ночи они забыли о себе, забыли даже о собственной жизни и со спокойной отрешенностью двигались к смертельной пропасти. Так им было хорошо тосковать, проклинать и подыхать. Так хорошо было забыть о себе и чувствовать себя лишь слепой и безвольной частичкой огромной массы. А этот страшный день будит их от смертельной дремы, заставляет жить и думать. Кто ж найдет в себе силы нести такое бремя? И куда они опять должны направиться? И зачем? Давняя уверенность и надежды умерли в них навсегда. И будто в первый раз они увидели над собой бледные небесные просторы, зубчатые гребни гор и далекие пустые пространства этого мира. Эта бескрайность показалась им такой страшной и такой давящей, что чудовищный страх лишил их остатков разума. Усиливающееся с каждой минутой раздражение доводило их до безумия; здесь и там гремели гневные голоса, копыта яростно били и рыли землю, а внезапная неудержимая злоба сталкивала их между собой. Они топтали и били друг друга без какой-либо причины. Просыпались давно забытые обиды и претензии. Каждый чувствовал себя пострадавшим и вымещал свое горе на других. Дикая и вздорная сумятица охватывала лагерь, и вдобавок бесчисленные стаи хищных птиц зашумели над головами. Целые тучи воронов, стервятников и орлов надвигались с севера и, кружась все ниже, каркали, высматривая добычу. Время от времени они обрушивались целой стаей на лежащих в одиночку животных, разрывая их в мгновения ока. Они не боялись ни копыт, ни рогов. Лишь волки давали им успешный отпор, но птицы тут же усеяли все деревья, кусты и холмы, терпеливо дожидаясь подходящего случая.
Солнце внезапно вышло из-за гор – огромное, красное, будто вырванный и истекаю-щий кровью глаз, – и весь мир замер в тишине, облитый заревом.
Овцы разразились несмолкающим блеянием, а остальные замерли в немом восхищении.
– Блеют как дурные, – вынесли вердикт раздраженные коровы, отворачиваясь от солнца.
– Я только пригрелся, а тут опять – шевели костями, – жаловался старый вол Пегий, – покажут день, а потом его спрячут. Подумаешь, солнце!
– Жопы солнца не видали, при луне позагорали, – ругалась какая-то свинья.
– Солнце дают, а где корм, где свежая вода, где хлева?
– И в такой грязи нас держат, под голым небом.
– Куда же мы должны снова тащиться? Искать ветра в поле!
– Бедняку повсюду ветер в лицо, собаки повсюду босиком ходят! – гудели жалобы.
Рекс, потеряв всякое терпение, повторил приказ выдвигаться вперед.
– Они уже дерутся. Жалуются и не хотят ничего слышать об отправлении, – доносили овчарки.
– Почему? Они сетовали на ночь – есть день; тосковали по солнцу – оно светит; жаловались на холод – стало теплее; страдали от голода – там смогут его утолить. И не хотят идти?
– И именно сейчас это все им не нравит-ся! Кто же поймет этот сброд, – проворчал Хромой.
– Манили нас ночью, теперь манят днем. Не верьте псу, не слушайте его. Мы сами справимся, и без песьих указаний. Они хотят нас окончательно перебить! – раздался со всех сторон протяжный воловий вой.
– Надо бы это быдло поучить уму-разуму, – заскулил Хромой сквозь клацающие клыки.
– Поучи их! Самое время, а то я уже не знаю, что и делать, – проворчал Рекс, всматриваясь в клубящиеся стада. Им овладело отчаяние, отчаяние бессилия, ведь взывать к их разуму было бесполезно. Лагерь превратился в бесконечную сходку разъяренного и оглупевшего скота. Голоса перемешавшихся стад кипели в нем без лада и склада, перекатываясь от края до края.
Солнце, теплое и лучистое, было уже высоко, небо распахивалось голубым чудесным занавесом, воздух благоухал, далекие горы поблескивали снегами, и по всему миру чувствовалось свежее упоительное дуновение весны, но глухие ко всему и будто не видящие зелени далеких полей животные,
