ногой в живот. Тот со стоном упал на землю. Связать его было делом нескольких мгновений — веревки валялись здесь же, около глины. Убедившись, что человек с ножом обезврежен, Осунде вытер вспотевший лоб и принялся пристально разглядывать своего врага, недоумевая, почему тот напал на него. Страшная догадка мелькнула в уме мастера. На лице связанного Осунде увидел полукруглые насечки — по три на каждой щеке. Это знаки племени исубу. Но ведь сегодня ни один чужеземец не смел находиться в Бенине.
— Это ты пустил стрелу в Великого? — шепотом спросил Осунде.
Исубу слабо кивнул головой.
— Ты знаешь, что ждет тебя за это?
Новый кивок был ответом. Изумленный Осунде присел на корточки рядом с убийцей обба:
— Как ты отважился поразить обба?
Человек молчал.
— Как ты мог натянуть тетиву и пустить стрелу в Великого? — настойчиво спрашивал Осунде.
Тогда человек приподнялся с земли, насколько позволяли его путы, и. глядя куда-то мимо Осунде, закричал:
— Будьте прокляты ты и твой обба!
— Тише, говори тише.
— Твой обба послал воинов. Их было много. Они окружили нашу деревню. У них были палки, плюющие огнем. Они убили моего отца. Они увели в рабство всех, кого не убили, и продали людям с белой кожей. О! — застонал человек. — Обба продал всех, мою жену, моих детей. Нет больше дома, нет людей в нашей деревне, нет деревни, нет ничего, — крупные слезы потекли по лицу исубу. — Я спасся один, — продолжал он. — Я много дней провел в лесу. Там я поклялся памятью моего отца и всех, кого убили воины обба, что я отомщу Бенину. Я сделал лук, а стрелы пропитал ядом, от которого нет спасения. Тайно пришел в Бенин и стал ждать дня поминовения. Я привязал себя к высокой пальме и ждал три дня и три ночи. Я дождался. Твой обба умрет, и дух моего отца успокоится. Исубу сделал свое дело, и теперь можешь его убить.
Человек упал на землю и закрыл глаза, готовясь принять смерть. Лицо его стало напряженным, потому что ни один человек не уходит в страну духов без страха.
Осунде долго сидел неподвижно. Потом он встал, склонился над убийцей обба, разрезал впившиеся в его тело веревки и сказал:
— Обба Эвуаре послал воинов, и они уничтожили твой народ. Ты отомстил обба. Твоя месть справедлива. Поэтому я не выдам тебя страже и никому не скажу о встрече с тобой. Но я бини, на моем лбу шесть насечек, я часть моего народа. Твой лоб гладок, а полосы на твоих щеках говорят о том, что ты чужой. Поэтому я не буду помогать тебе, хотя в моем сердце нет гнева против тебя, убившего ради мести. Я сказал.
Осунде, не глядя больше на того, кто пустил стрелу в Великого, встал, вышел из мастерской и плотно прикрыл за собой створки тяжелых ворот.
Глава XXIII
Смерть обба
Мало-помалу люди постигли многие премудрости жизни. Но справляться с болезнями они так и не научились.
Из африканской сказки.
Обба умирал. Его тело колотила непрерывная дрожь, лицо посерело, запекшиеся губы кривились в страшной гримасе. Напрасно вокруг постели больного горели жаровни. И хотя давным-давно мудрые люди сказали: «Если тебе плохо, то сядь около огня» — жар тлеющих углей не согревал трясущееся в ознобе тело. Старый шаман, до такой степени иссушивший в угоду духам свое тело, что видно было, как перекатываются мышцы под его сморщенной кожей, втирал в ступни ног Великого разжеванную белую кашицу ореха кола.
— Дух вселенной, — шептал шаман, — жуй орех кола. Духи наших предков, жуйте орех кола. Дающий его — дает нам жизнь. Место, где есть болезнь, пусть испугается духов. Скачет вперед самец обезьяны, никогда не поскачет он задом. Пусть сила ореха войдет в твою кровь.
Шаман достал из огромного буйволова рога — символа священной магии — новые дольки ореха и сунул их себе в рот, бормоча при этом: «Пусть поможет слон, и пусть антилопа поможет».
Но ничто не помогало. Губы Эвуаре по-прежнему кривились в мучительной гримасе. Он не жаловался, не стонал, только время от времени, когда боль становилась невыносимой, его руки судорожно комкали одеяло. Лучшие врачеватели Бенина пытались облегчить страдания обба. Они подсекли кожу рядом с раной и втерли туда целебные мази. Но боль не утихла. Тогда врачеватели сожгли в черепках кусочки древесины лекарственных деревьев и черепки с дымящейся золой положили под одеяло больного. Это средство должно было вызвать пот, вместе с которым выходят из тела ядовитые вещества. Но благодатный пот не увлажнил Великого, только холодная испарина капельками выступила на его пылающем лбу. Несколько позже сознание покинуло обба.
Военачальник и главный жрец, посовещавшись, отправили гонца к большой лодке с просьбой прислать во дворец араба Сауда. Через несколько часов Сауд был у постели Эвуаре. Он долго и внимательно осматривал потерявшего сознание обба, следя за подрагиванием век и губ, за конвульсиями, пробегавшими по телу. Затем, удовлетворенный и опечаленный своим осмотром, Сауд велел принести пальмовое вино и холодную воду. Пока слуги исполняли его приказание, Сауд, отойдя от постели обба, медленно, подбирая слова, сказал на языке бини:
— Обба отравлен неизвестным мне ядом. Яд уже сделал свое страшное дело. Нет такого лекарства, которое смогло бы спасти Великого. Я могу лишь сделать так, чтобы владыка ненадолго обрел разум и ясную речь.
Сауд мягкой губкой отер лоб Эвуаре и, растворив в вине кусочек лечебной смолы, влил несколько капель бальзама в приоткрытый рот больного. Через несколько мгновений Эвуаре пришел в себя. Он поднял веки и ясными глазами посмотрел на стоящих у его ложа. Асоро бросился к отцу. И хотя слезы являются позором для воина, но сейчас из глаз мальчика они текли неудержимо. Эвуаре ласково провел исхудавшей за недолгую болезнь рукой по волосам Асоро, а потом с неожиданной силой отстранил мальчика и кивком головы приказал ему стать рядом с военачальником и главным жрецом. На своего старшего сына, который тоже подошел к постели умирающего отца, обба даже не взглянул.
— Я, Великий Эвуаре, — сказал он, подождав, когда в комнате утихнет шум, вызванный приходом сюда множества людей. — В этой стране нет равного мне. Я всегда жил здесь, и предки мои тоже. Здесь дворец, в котором жил мой отец и в котором он умер. Теперь смерть пришла за мной, она зовет меня в
