пил пиво из малюсеньких бутылочек, обсуждал футбольные матчи и реформу здравоохранения, играл в лото, сплетничал, сидя на солнышке. Получалось не очень. Он предпочитал бегать по пляжику из желтого марокканского песка, плавать в крохотной бухточке. Купил мотоцикл и объехал весь остров. Познакомился с владелицей маленького турагентства в столице и теперь проводил выходные с Кармой – сорокалетней, еще очень красивой женщиной. Они катались на мотоцикле, посещали немногочисленные выставки и спектакли в единственном театре, ужинали то в одном городке, то в другом, возвращались ночевать в Фуншал, в ее квартирку в современном многоэтажном доме. Он стал рядовым обывателем. И тихо радовался.
А теперь это письмо… Это чертово письмо в этом чертовом почтовом ящике…
Когда он решил бросить бизнес, выйти, так сказать, на пенсию, он оставил всю сеть своему лучшему агенту. Можно сказать, в наследство. Он звал его Чико. Что это за человек – пол, возраст, внешность, – он не знал. Общались они только в вирте. Даже в какой стране Чико базировался, пришлось бы вычислять, если бы такая необходимость возникла. И сам Гонсалу был таким же слепым пятном для своего агента. Известен был только ник. Для Чико он был Рики. Немного мультяшно – ну и что? У каждого агента есть свой ник. Он, как паук, сидит в центре сети, дергает за тонкие виртуальные нити. Рики знал всех агентов. Каждый агент знал только его. Теперь в центре сети сидел Чико.
И вот, спустя три с лишним года, Чико назначил встречу… Не совсем так. Чико попросил о помощи. Письмо нужно понимать следующим образом. Гонсалу, он же Энрике Барбоза, должен явиться в отель «Пикадилли» сегодня к девяти вечера и найти человека по имени Мигуэль Перейра Андраде, то есть Чико. Самые важные слова в письме – «Амалия Монтана». Это не имя. Это код. Код, который знают только они: Рики и его агент. И раньше им не приходилось использовать его никогда. «Амалия» – просьба о помощи, «Монтана» – уровень опасности красный, самый высокий.
Именно поэтому он выбросил свой недешевый телефон в первую попавшуюся урну. Именно поэтому он не взял с собой ноут. Чтобы его нельзя было отследить через интернет.
«Белгравия»
Вон он, отель «Пикадилли». Стоит только повернуть голову влево, выйдя с железнодорожной станции, как увидишь белую многоэтажную башню. Пройди метров пятьсот сначала мимо маленького домика старого вокзала, нынче заброшенного, потом вдоль стеклянного фасада конторы по прокату машин, а дальше вдоль высокой насыпи с рельсами и семафорами, перейди дорогу на перекрестке с круговым движением – и вот ты у ворот роскошного пятизвездочного отеля. Входи, не бойся!
Гонзу не вошел. Прошел мимо. Еще метрах в трехстах дальше стояла вторая башня. Чуть пониже, с чуть более облезлой штукатуркой. Более старая и менее звездная гостиница «Гимарайнш». Именно туда он зашел, снял номер и поднялся на свой шестой этаж.
Восемь вечера. У него есть полчаса. Может, минут сорок. Душ. Включить максимальный напор, постоять под горячей водой, чтобы жгучие иголочки искололи, истыкали все тело. Открыть окно, постоять голышом на сквозняке, остудить распаренную кожу. Он пошуровал в мини-баре, вытащил маленькую, в четверть литра, бутылочку «Сандемана» и пачку чипсов. Пил из горлышка – возвращаться в ванную, теперь уже за стаканом, было лень. Чипсы, выпав из криво разорванной упаковки, рассыпались по подоконнику. Внизу под окном был задний двор гостиницы, пара человек разгружали белый фургон – наверное, сюда выходила кухня ресторана.
За невзрачным сетчатым забором, общим для обеих гостиниц – и роскошной «Пикадилли», и простачка «Гимарайнша», – стоит какая-то заброшка. Заросшее высокой травой и кустами пространство, небольшая пестрая свалка, к которой ведет тропинка от прорехи в заборе как раз в той точке, где территории обоих отелей соприкасаются. По правой стороне длинное, серое, уже почти почерневшее от времени здание – склады или фабрика. Заброшено все это дело было явно давно, лет тридцать назад. Фасад строения выходит на улицу, ведущую к центру города.
С высоты шестого этажа видно, что и на другой стороне улицы есть старая халупа. Тоже что-то вроде фабрики – мало окошек, но много ворот. Но это здание потихоньку обрастает строительными лесами – дождалось реконструкции. Что тут будет? Торговый центр? Офисный? Или лофт с концертным залом и музеем какой-нибудь ерунды типа старых печатных прессов?
Пора. Гонзу облачился в серый элегантный костюм, французский галстук, английские туфли. Сшитая по индивидуальным меркам рубашка из тончайшего египетского хлопка соответствовала костюму. Даже носки, скрывавшиеся в туфлях и под брючинами; даже никому не видные трусы были соответствующими, их высокая цена на девяносто девять процентов складывалась из весомого имени производителя. Одеваясь, он вспомнил свою давнюю напарницу по боевой молодости, полной красивых афер: «Если изображаешь королеву, то ты должна быть королевой до трусов! Что значит – никто не видит? Нижнее белье отражается в лице и осанке. Если на тебе плебейские подштанники, то ты и ходишь, как плебей, Руди». Да, тогда его звали Руди. На безымянный палец левой руки – простое платиновое кольцо с черным ониксом. Стандартный лук для рождественской вечеринки в ресторане «Белгравия». Интересно, что бы сказал таксист Педру или другой его приятель, хозяин безымянной забегаловки Луиш, если бы увидел его сейчас? «Куда это ты вырядился таким павлином, а, Гонзу?» Хотя вряд ли им пришло бы в голову, что костюмчик сшит на заказ и частично вручную в одном из известнейших ателье Милана, галстук из лионского шелка от «Баленсиага» стоит как паровоз, а крокодил, превратившийся в туфли, действительно вывелся в свое время из яйца, а не был синтезирован на китайском заводе. В таком наряде его даже Карма не видела.
Карма… Он ей даже не сказал, не позвонил. Даже не вспомнил о ней. Хорошо, что они не договаривались отмечать Рождество вместе. Она сегодня будет с кучей своих родственников сидеть за столом у какого-нибудь дяди или двоюродного деда, а запомнить всех этих сеньоров и сеньор, бесконечных Викторов, Антониу, Зе, Диегу, Мадален, Сидалий и Марий он не в состоянии. Как Карма сама в них не путается?.. Еще не поздно снять телефонную трубку с аппарата, стоящего на тумбочке у кровати, и поздравить ее. Он посмотрел на черный телефон. Покачался с носка на пятку… Нет, он не будет ей звонить. Если все сложится хорошо, она даже не узнает, что он куда-то уезжал.
Без двадцати девять пожилой лысый сеньор в дорогом итальянском костюме сидел у барной стойки в холле отеля «Пикадилли» над бокалом скотча. Справа от него – стойка рецепции, слева – стеклянная стена, там же широкий проход в ресторан. Оттуда звучала негромкая музыка в стиле сороковых или пятидесятых, одинаково сладкие мужские и женские голоса пели про Рождество и счастье. Потихоньку в проем начали втягиваться первые приглашенные. Рассеянно скользя взглядом по их фигурам, Гонзу пытался вычислить, кто из этих мужчин может оказаться сеньором Мигуэлем Перейра Андраде. Кто из них может оказаться Чико.
Ровно в двадцать один час по висевшим над стойкой рецепции часам, когда сладкие песни сменились фортепианным регтаймом, он подошел ко входу в ресторан, сказал улыбчивой азиатке-администратору, что его столик забронирован на имя Амалии Монтана, и попросил проводить до места. Та провела его к столику возле самой сцены. На сцене расположился за белым, слегка нависающим над столиком роялем пианист – молодой чернокожий в розовом, как девичьи мечты, фраке. За столиком никого не было. Накрыт он был на троих. Первый сюрприз.
– Вы уверены, что это именно тот столик? – Гонзу удивленно поднял правую бровь.
– Да, конечно.
Не переставая улыбаться четко очерченными губами, девушка раскрыла папочку, которую держала в руках.
– Вот, столик номер сорок восемь на имя Амалии Монтана. Взгляните сами.
– Благодарю вас, я подойду чуть позже.
Кивнув провожатой, он вернулся в холл.
Значит, Чико придет не один. Интересно.
Он прошелся пару раз по просторному холлу, поглядывая через стеклянную стену на ресторан. Столик возле сцены оставался
