— Правда, правда, — пробормотал он. — Мандевиль добился того, что имя его наводило страх. Он грабил монастыри и аббатства. — Король ткнул пальцем в Беррингтона. — Значит, ты воевал какое-то время за него, а потом стал испытывать отвращение и ушел? Так?
Беррингтон улыбкой выразил свое согласие.
— Я теперь припоминаю, — продолжил Стефан. — Ты стяжал себе славу рыцаря, не изменяющего законам чести. Монахи в городе Или утверждали, что ты защитил их, пойдя наперекор графу. Однако, — король поднял кубок, — некоторые другие были самыми настоящими чудовищами.
— Половина моего войска — настоящие дети сатаны, — пошутил Евстахий. — Не боятся ни Бога, ни людей. Вам, ваше высокопреосвященство, — он сделал жест в сторону архиепископа, — это хорошо известно. А граф Мандевиль был великим воителем. Под его знамена стекались тысячи.
— И среди них множество колдунов, чародеев и ведьм!
— В свое время Мандевиль был моим самым горячим и верным сторонником, — заговорил король. — А я допустил ужасную ошибку. Я арестовал его по подозрению в заговоре против моей особы. И Мандевиль поднял восстание.
— Он грабил церкви, — архиепископ перешел на латынь. — Он оставил за собой одни голые стены в таких достославных монастырях, как Рамсей и Или на Болотах.[86]Ваше величество, он же умер отлученным от Церкви, тело и душа его обречены на муки ада, потому-то гроб его до сей поры свисает на цепи с дерева на кладбище в Холборне. Ордену Храма следует проявить осмотрительность. — Серое лицо Мюрдака стало жестким, на губах появилась пена; он уже ничем не напоминал благочестивого и смиренного служителя церкви.
— Ваше высокопреосвященство, Ваше высокопреосвященство, — мягко проговорил Нортгемптон, стремясь снять возникшее напряжение, — многие сражались за Мандевиля или иного крупного вельможу. Сейчас опасность исходит от Уокина. Он лелеет злобные замыслы и против короны, и против своего ордена. Рыцари Храма считают его отступником. Наши гости прибыли в Англию для того, чтобы найти и покарать его. Да-а… — Он побарабанил пальцами по столу. — Писари в казначействе и в королевской канцелярии очень старательно искали, но мало что узнали об этом Уокине, кроме того, что ему принадлежало поместье Борли в графстве Эссекс.
— Вон отсюда! — рявкнул Евстахий на приоткрывшего было дверь слугу.
Принц вскочил на ноги, схватил блюдо, полное костей, и запустил в дверь.
Королевские псы, до той поры лежавшие свернувшись возле одной из жаровен, тут же бросились наперегонки и затеяли шумный дележ объедков. Евстахий схватил свою перевязь и накинулся на собак, хлеща налево и направо, пока Санлис не схватил его за руку, нашептывая что-то, и не проводил почтительно назад, к креслу справа от отца. Де Пейн не сводил с него глаз. Слишком буйно вел себя Евстахий! Что же он, слаб рассудком? Припомнилось, что, несмотря на всеобщее уважение, которым пользовался король Стефан, церковные деятели, в том числе архиепископ Кентерберийский и сам святейший Папа, издали строжайшие указы: Евстахий, его естественный наследник, ни в коем случае не может занять английский престол. Рим особенно твердо настаивал на этом, намереваясь положить конец гражданской войне. Если бы победил Стефан, быть может, Евстахию и удалось бы стать королем, если же он потерпит поражение (а превратности войны всем известны), то корона достанется победителю, Генриху Плантагенету. Внимательно разглядывая лицо принца, покрывшееся от гнева красными пятнами, с застывшей на губах пеной, и прикинув, с какой скоростью он опустошает один кубок вина за другим, де Пейн начал понимать, почему знатные бароны не хотят служить такому господину. Возможно, Евстахий и славится свирепостью в битвах, но…
Майель тронул Эдмунда за руку.
— Что с Байосисом? — прошептал он.
Магистр английских рыцарей Храма привстал в кресле, словно его обеспокоила выходка Евстахия. Одной рукой он вцепился в стол, другая поползла от живота к груди. Лицо посерело, лоб обильно покрылся крупными каплями пота, глаза вылезали из орбит, а широко открытый рот жадно ловил воздух. Магистр дышал с трудом, хрипло, едва не заходясь кашлем, будто никак не мог прочистить горло. Де Пейн в ужасе наблюдал за тем, как Байосис отчаянно замахал руками, задыхаясь и издавая сдавленные стоны.
— Господи помилуй! — завопил Евстахий.
Гости устремились на помощь Байосису, а тот, рухнув на пол, забился в конвульсиях, суча руками и ногами, ударяясь головой о плиты пола. Смятение охватило собравшихся, в трапезную вбежали слуги. Позвали монастырского травника, однако помочь Байосису на этом свете уже ничто не могло. Приор вошел в ту минуту, когда душа магистра расставалась с телом. Откинув капюшон и поправив на шее епитрахиль, приор торопливо совершил таинство соборования: помазал лоб умирающего елеем и громко зашептал формулу отпущения грехов в крайности. Парменио пересел в обитое кожей кресло, которое прежде занимал Байосис. Взял в руки и понюхал кубок с вином, затем чашу для воды, сморщил нос и отодвинул кубок в сторону. Генуэзец сидел, наблюдая, как Байосис умирает, а приор заканчивает святой обряд.
— С ним случился удар? — спросил Евстахий.
— Яд! — Парменио поднял кубок повыше. — В вине осадок, и пахнет оно скверно.
Подошел де Пейн, взял кубок, опустошенный лишь наполовину. На дне были заметны мелкие крупинки порошка. Понюхал. Густой аромат крепкого кларета, но к нему примешивался слабый посторонний запах, похожий на то лекарство, которое де Пейну в детстве давали от жара. Он отставил кубок. Сопровождавшие короля воины, встревоженные распространившимися по монастырю слухами, устремились в трапезную, однако Евстахий грубыми окриками выгнал их за дверь.
— И что за яд? — поинтересовался Стефан, оставшийся невозмутимым — он даже не поднялся со своего кресла.
— Что за яд? — переспросил приор, вытирая руки салфеткой, которая лежала рядом, у тазика для омовений.
Приор указал на Парменио и брата-травника, которые проверяли все кубки подряд, бутыли и кувшины на столе.
— Ваше величество, в нашем лазарете есть всевозможные травы. В саду мы выращиваем во множестве шафран, паслен, купену, наперстянку…
— А кто мог это сделать?
Приор и брат-травник одновременно пожали плечами и покачали головой. Евстахий сердито махнул им рукой: уходите! Но как только за обоими закрылась дверь, принц повторил тот же вопрос.
— Бога ради! — воскликнул Майель. — Если б мы только знали, кто…
— Я сидел слева от Байосиса, — продолжил принц, словно бы не слыша Майеля. — А вы, — он кивком указал на Изабеллу, — справа от него.
— Он ни разу не вставал из-за стола, — сказал Парменио, — и не выпускал кубок из руки. К нему никто не подходил.
— Кроме слуг, — уточнил Майель. — Я сидел напротив него. Готов поклясться, что никто не подходил к нему так близко, чтобы иметь возможность подсыпать яд в кубок.
