извините, я спешу…
Он побежал по деревянным ступеням вниз и даже на часы посмотрел: спешу, мол. Рестон, как истый «шакал пера», все-таки крикнул ему вслед «а provocative question»[2]:
— Значит, ваша теория рушится, Устрялов?
Профессор чуточку споткнулся, пробежал еще несколько шагов, потом все-таки обернулся и крикнул, вызвав удивление делегации голландской компартии:
— Ничуть! Происходит дальнейшее укрепление российской государственности!
Рестон устало положил в карман перо и блокнот. Появилась Галина с двумя дурацкими воздушными шариками, на которых красовалась цифра «X». Рестону в этот момент крайнего раздражения эти два «X» показались зловещей угрозой — «экс-экс»: больше я сюда не ездок, хватит, есть много других тем, поеду в Испанию, там хотя бы я не завишу от переводчиков.
— Где здесь выход? — спросил он Галину. — Я устал.
— Товарищ Рестон! — обиженно воскликнула девица.
— Какой я вам, к черту, товарищ, — буркнул он.
Троцкистский лозунг давно уже исчез с фасада ГУМа. Нескончаемое шествие продолжало вливаться на Красную площадь. Рестон смотрел на выплывающие один за другим из-за Исторического музея портреты Сталина. Потом достал блокнот и написал в нем два слова «Увертюра закончена». После этого немного повеселел: заголовок ему нравился.
Антракт III. ПРЕССА
За покупку жилплощади подлежат выселению из Москвы: трудовые элементы в один месяц, нетрудовые элементы в одну неделю.
«Религиозники» подлежат прохождению через специальную комиссию по уклонению от военной службы.
В Театре Вс. Мейерхольда — «Рычи, Китай!», пьеса С. Третьякова.
В цирке Ник-Дьяволо — «Мертвая петля на велосипеде».
В кино звезды экрана: Глория Свенсон, Джекки Куган, Ксения Десни, Чарли Чаплин.
Избирательного права лишены: кулаки, служители культа, бывшие царские чиновники, подозрительные лица свободных профессий.
Громилы проникли в магазин Михайлова и Лейн (Покровка, 20).
Семашко вскрыл причину растущего хулиганства: наша молодежь росла в период самодержавия.
Исчез Николай Сергеевич Лоренц, 29 лет.
Тихо скончался протоиерей, профессор богословия Н. И. Боголюбский.
Возвратился из отпуска член коллегии Наркоминдела т. Ротштейн.
Всемирно известная паста «Хлородонт»! Хна-басма! «Тройной» одеколон! Кровати!
Отдел снабжения дивизии. Торги. Капуста и картошка пудами.
Разоблачено и обезврежено 49 латвийских шпионов.
«Межрабпом — Русь». Картина собственного производства «Мать» (тема заимствована у Горького). В гл. ролях В. Барановская, Н. Баталов. Режиссер Пудовкин, оператор А. Головня.
Новое поражение Сун Чуан Фана.
Избиение фельетониста в Одессе.
«Сухая Америка», карикатура: из книги законов льется струя самогона.
Гвозди. Пробки. Пилы. Белье.
Тезисы тов. А. И. Рыкова к XIV партконференции «О хозяйственном положении страны и задачах партии».
50-летие смерти Михаила Бакунина. Зал МГУ переполнен. Ораторы: ректор МГУ А. Я. Вышинский, нарком просвещения А. В. Луначарский… «Мы не отрекаемся от своих предшественников!»
Академик П. П. Лазарев: «Гениальные исследования Лобачевского доказали существование новых видов пространств, отличных по своим свойствам от пространств, в которых мы живем…»
Поэма Л. Овалова «Стальной пропагандист». Посвящается Алексею Ивановичу Рыкову.
Михаил Кольцов. Искусство или Партия? Много вопросов возникает в Москве у рабфаковца с потертыми сзади, как зеркало, штанами. Вот его актив: 23 рубля стипендии, котлеты с гречневой кашей, вера во всемирную революцию, кипяток в общежитии, три фунта сала от отчима, случайные билеты на что-то.
Вот его пассив: учебная нагрузка, партнагрузка, профнагрузка, авиахимнагрузка, мучительные слепящие витрины, неоплаченные членские взносы, ожоги мороза сквозь соглашательские сапоги.
Тов. Н. Поморский о Нью-Йорке: «…К нашему удивлению, статуя Свободы оказалась пустой внутри… В центре Нью-Йорка ощущается исключительная газолиновая вонь… Нью-Йорк с его самыми высокими небоскребами (до 58 этажей!) поднимает в душе огромную злобу… Рабочая революция должна будет ликвидировать этот уродливый город…»
«Союз рабочих и науки, слившихся воедино, раздавит в своих железных объятиях все препятствия на пути к прогрессу!» Лассаль.
«…Дух Ленина витает над сухими колонками цифр!» Л. Троцкий.
Михаил Кольцов: «Не может быть и речи о возвращении нашей торговли на заезженные рельсы капитализма… государство не может допустить анархии рыночного оборота, „свободной игры цен“… ничего зазорного нет в том, что соответствующие органы призовут кое-кого к порядку…»
Антракт IV. ПЛЯСКА ПСА
Юный князь Андрей, ошибочно названный его нынешними родителями Пифагором, в своем обычном великолепном настроении бегал среди сосен, лаял на ворон, гонял белок. Вид у него издали был грозный: широкая черная грудь, черная шерсть вдоль длинной спины, мощные светло-серые лапы, большие чутко стоящие вверх уши, пасть, наполненная дивным сверкающим оружием. Белки должны были до смерти бояться этой налетающей бури, мчаться прочь, взлетать по стволам сосен к самым верхним веткам, и они мчались и взлетали, но, кажется, не боялись. Следует признать, что они взлетали не к самым верхним, а к самым нижним ветвям и оттуда смотрели на князя Андрея. Иногда ему казалось, что они просто играют с ним, вот в чем дело.
«Что я буду делать, если догоню одну из них? — иногда думал он. — Зубами брать нельзя, может пострадать шкурка невинной твари. Что делать, — вздыхал он иной раз, сидя под сосной, — мой бег слишком быстр, по сути дела, догнать их мне ничего не стоит».
Однажды случилось так, что ему и догонять не пришлось. Стремительно несущаяся впереди белка вдруг остановилась и оглянулась на него взглядом той чухонки, что повстречалась в поле под Дерптом во время первого Ливонского похода. И как тогда он осадил коня, так и сейчас присел на задние лапы. Волна любовной жажды, радостной робости и молодого ликования окатила его. Белка смотрела на него без страха, как та девушка в холщовом платье смотрела на сверкающего русского витязя. Потом животное начало потонуло в ней, как пружина, и она мгновенно унеслась под недоступную макушку сосны.
Князь Андрей был уверен в том, что это была та девушка, так же как и в том, что он, трехлетний немецкий овчар Пифагор Градов, когда-то прошел уже через эту землю в образе русского князя. Вот где-то она сейчас прыгает по веткам со своими товарками, совокупляется со своим самцом и иногда смотрит на него вниз своими псевдобессмысленными глазами. Вряд ли она понимает до конца, кем была тогда и когда это было, так же, впрочем, как и он не вполне отчетливо осознает понятия «князь», «Россия», «царь Иван»… Князь Андрей, разумеется, не знал своего имени, может быть, потому, что был опять чрезмерно молод. Он любил, когда старшие называли его ошибочно Пифагором, а еще больше — Пифочкой, что, казалось ему, вообще устраняло ошибку.
Он любил всю свою семью: мать Мэри, отца Бо и дядю Лё,
