костяшки побелели – и сумел не разнюниться, Жерар подарил мне свою любимую бейсболку, малыши обнимали и целовали, Манон плакала.
В прошлом я пережил не одно тяжелое испытание. Воспитатель по имени Себастьян обращался с нами как с паршивыми псами, ухитрялся лупить по таким местам, где синяки никто не смог бы заметить. Я был маленьким и не смел дать отпор, но с Себастьяном не связывались и старшие ребята. Другие дети проявляли жестокость, и я не раз получал удары по физиономии – просто так, ни за что. У меня воровали вещи, которыми я дорожил, воспитанники вечно орали друг на друга, случались попытки побега и даже самоубийства. Но самую сильную боль причиняла надежда. Надежда на то, что мама придет меня навестить, что она бросит пить, что заберет домой. Как-то раз один психолог сказал: «В интернате тебе будет лучше, чем у матери…» Я нагрубил ему и убежал. Не мог слышать подобные слова. Я любил маму, как все дети, – безоговорочно. Я хотел одного – быть с ней. Понятия не имею, прав был тот мозгоправ или нет, мне и сегодня неизвестно, что правильнее для ребенка – безопасность и одиночество или постоянная опасность рядом с матерью.
Справедливости ради призна́ю, что и в интернатской жизни было немало хорошего. Два воспитателя, Нико и Асса, относились ко мне как к младшему брату. Мы играли в мяч, вечерами перелезали через стену и наслаждались свободой – если не попадались. В ду́ше хохотали до упаду и распевали во все горло. Смотрели телевизор. Ездили на пляж. На каток. Ахмеда и Жерара я любил как братьев. И Манон, Малика, Соню, Энцо, Эмму тоже. Общие трудности и горести сближают, хочешь ты того или нет. Любовь, которая переполняет душу, никуда не девается, даже если ее некому подарить. Настоящей семьей мы не были, но иногда умело ее изображали.
Я произношу какую-то глупость и резко обрываю разговор. Время за полночь. Гашу свет, залезаю под одеяло и закрываю глаза. У меня в голове есть убежище, в котором я прячусь, если становится невмоготу. Параллельный мир, воображаемая жизнь, где я ничем не рискую, где все всегда счастливо разрешается. Преддверие настоящей жизни, где мой голос решающий. Я долго думал, что у всех есть свое тайное место, но потом узнал, что подобных мне немного, и перестал говорить об этом. Все началось в раннем детстве. Помню, как лежал в кровати и представлял, что пою перед зрителями на новогоднем празднике. Стоит мне закрыть глаза, и я оказываюсь далеко-далеко, вдали от неприятностей, заморочек и подлянок судьбы. Бегство без помощи книг и кино. Индивидуальная короткометражка. С некоторых пор сюжет один и тот же. Я прихожу в булочную задолго до начала работы. Открываю дверь своими ключами, вхожу и иду переодеваться. Стою голый по пояс, как красавчик-пожарный с календаря. Появляется Лейла. Она медленно приближается, кладет ладонь мне на затылок и целует в губы.
60
Ирис
– Я ужасно по тебе скучала!
– А сейчас задушишь!
Я выпускаю брата из объятий, отодвигаюсь. Да, это он, собственной персоной!
– Ай, что ты щиплешься, совсем рехнулась?
– Хочу убедиться, что ты настоящий.
Я приехала в аэропорт на автобусе, не предупредив, что буду встречать, и он прошел мимо, не узнав меня. Не будь я так рада, могла бы обидеться…
На обратном пути он рассказывал о своем путешествии и встречах с разными людьми, показывал фотографии и видео. Большую их часть я уже видела в Инстаграме[53], но это повествование впечатлило бы и дерево.
Он забронировал номер в отеле, в двух шагах от моей квартиры. Мы вошли, он бросил рюкзак на пол, повернулся и уставился на мой живот.
– Поверить не могу – я стану дядюшкой!
– Знаешь как мне страшно… Через три месяца младенчик появится на свет…
– Чего ты боишься?
– Всего. Что он вдруг умрет, заболеет, что Жереми потребует права опеки, что сын будет злиться за то, что лишила его отца, что оказалась не на высоте. Чем ближе роды, тем чаще я говорю себе, что не справлюсь.
Высказанные вслух опасения обретают реальность. Я много недель отказывалась впустить их в свою жизнь, не позволяла накинуться на меня, зная, что легко поддаюсь сомнениям и страхам. Я ругала себя за все плохое, что со мной случалось, и пыталась дать шанс удаче. Постепенно, переживая провалы и успехи, я научилась верить в себя, в том числе благодаря окружающим, которые в меня верят. Вначале Жереми был одним из них.
Он проявлял понимание, слушал, интересовался моими чувствами. Подбадривал – иногда слишком активно. Все, что я делала, давало ему повод для похвал. Ризотто? «Никогда не ел ничего вкуснее!» Новая прическа? «Тебе все идет, можешь даже постричься налысо!» Новый пациент? «Ты его обязательно починишь, мой лучший на свете кинезитерапевт!» Между его «слишком» и моим «недостаточно» существовало нечто среднее, помогавшее сохранять равновесие. Потом все стало меняться – медленно, незаметно. Я хорошо помню первую фразу, резанувшую мне слух.
«Переварила. Тебе бы стоило поучиться у моей бывшей…»
Я расплакалась, он извинился, сказал, что перенервничал из-за упущенного контракта. И снова стал человеком, которого я любила. Потом была новая «оплеуха».
«Когда мы занимаемся любовью, я вижу только твой двойной подбородок».
И еще одна, и еще, и еще. «В этих джинсах задница у тебя просто огромная…» «До чего же ты унылая…» «Когда люди это поймут, никто не захочет стать твоим пациентом…» «Какой же дурой ты бываешь, бедняжка…» «Проклинаю тот день, когда позвал тебя жить вместе…» «Ты никогда не спрашивала себя, почему друзья перестали с тобой разговаривать?» «Ты и правда совсем никчемушная…»
Нападки затмевали комплименты, проблема заключалась в том, что первым я верила больше, чем вторым.
За каждым оскорблением следовало утешение. «Я не со зла, это для твоего же блага, я не хотел тебя ранить…» Жереми исправлял содеянное и становился нужным, он был одновременно моим палачом и спасителем. Ножом и повязкой на рану. Очень скоро я стала верить в него больше, чем в себя, решила, что без Жереми ни на что не способна, что он один может меня понять и любить. За три года этот человек разрушил все, что я строила тридцать лет…
– Ты будешь гениальной матерью, – заявляет мой брат. – Я знаю, ты столько лет обращалась со мной как со своим ребенком.
Я смеюсь, вспоминая то время, когда я подражала маме и однажды даже попыталась дать грудь малышу Клеману.
– Сделаю все, что смогу.
Он садится рядом, кладет голову мне на плечо
