к кобыле задок, поехал дальше.
Еду, песни пою, а птицы мне подпевают. Да что-то уж больно много птиц-то распелось, как в зеленом лесу, да и шум над головой.
Посмотрел, а мой вязок из лошадкина горба в дерево вырос и вершиной в небо упирается.
«Эге, думаю, нет ли наверху там и моей Жар-птицы?»
Лезу по сучьям да смотрю по сторонам. Вижу: шорники, седельники, хомутники, ткачи, слесари, жестянщики, веселы кузнецы стучат, гремят, шьют, куют да и меня к себе зовут.
Железо гремит, доски грохают, станки шумят — дым коромыслом. И чего-чего только здесь не делают: и дома, и мосты, и посуду, и мебель, и ружья — все, что людям надобно. Но опять чудно: пока вещь делают, на виду она, а как сделали — словно не было.
— Куда же все девается? — спрашиваю.
— Старый старичище все в прорву забирает.
— А не видали вы, — говорю, — Жар-птицу?
— Нет, не видали, — отвечают.
Поработал я немного у добрых людей, пособил, как мог, да и полез дальше.
Прилез на такое место, где ни воды, ни земли — один плетень стоит. Бабы на него встают да на небо прялки кладут. Сел я на плетень и задумался: «Где мне Жар-птицу сыскать?» Смотрю — не плывет, не идет, а прямо на меня двигается старый старичище. В одной руке вола ведет, в другой — большую книгу несет.
— Здравствуй, — говорю, — старичок. Не знаешь ли ты, где Жар-птицу мне сыскать?
— Знаю, — говорит, — для этого надо тебе сначала делу моему обучиться и все науки мои превзойти.
— Ладно, — говорю, — согласен обучиться, только бы мне раньше хоть одним глазом на Жар-птицу взглянуть, а то, может быть, ты меня и обманываешь.
— Лезь, — говорит, — выше.
Посмотрел я наверх: куда уж выше? Почти на самую вершину забрался. Облака идут и меня задевают. Ухватился, однако, я рукой за облако и влез на него. Вот где свету!.. Аж глаза ломит. Оглянулся, осмотрелся и приставил к глазам ладошку щитком, а солнышко со мной рядком, на вершине вяза, прыгает, играет, лучи от себя посылает.
Солнышко ходит, трепещет. Крылышком машет... перышком блещет...
— Да ведь это Жар-птица и есть!
Только я этакое слово сказал, как целое полчище всяческих рож на меня поднялось: морды лоснятся, рты покривились от злости, как у собак, у которых отнять собираются кости. Схватили меня страшные рожи да как раскачают, да как швырнут с облаков...
«Ну, думаю, конец пришел. Ладно — упаду на солому, а как на плетень да на колья...»
Не разбился, однако. Хлопнулся прямо в болото. Только в ушах зазвенело... А глазами-то вижу: ходят ребята, а за поясом запихнуты книжки с крестами.
— Чьи вы? — спрашиваю.
— А мы — ученики старого старичища. — И дали мне книжку. — Попробуй, — говорят, — и ты нашей науки...
Взял я книжку в руки: раз втемяшилась Жар-птица, то хоть плачь — принимайся учиться...
Учусь год, учусь два да еще полтора, а толку все нет.
И псалтырь, и святцы — вся премудрость к услугам, а стукну себя по голове — звенит, как пустая. Ах ты жизнь проклятая! Обманул ведь старый старичище.
Пошел я к Василисе Премудрой.
— Так и так, поднадул меня старый старичище. Научи, как с ним мне тягаться.
Говорит Василиса:
— Чтобы Жар-птицу сыскать, много пришлось вашему брату страдать. Утро вечера не всегда мудренее. Иди ты своим путем и как можно скорее. Будет старый старичище тебе еще больше душу и сердце речами мутить. А ты не зевай и не будь плох. Начинай-ка скорее волу его хвост крутить, а сам примечай, как дальше быть.
Пошел я старого старичища искать. Долго ли, коротко ли, прошел не один день... К вечеру вижу знакомый плетень. Присел на него и жду. Смотрю: не плывет, не идет, а прямо на меня двигается старый старичище. В одной руке вола ведет, а в другой большую книгу с крестом несет.
— Ну как, — говорит, — книжное дело идет?
— Кому, — говорю, — книжное дело, а мне оно петлю на шею надело.
— Как это так?!
— А вот так, — отвечаю. — Жар-птицу я увидал, а как поймать ее, мне никто не сказал. До ученья я был не дурак, а теперь... Как же так? Звенит голова пустая...
— Ты, — говорит старичище, — смирись... Жар-птицу брось. Мечта она, сказка, а науки моей не бойся...
И взяла тут меня на него такая злость!
— Не могу, — говорю, — без Жар-птицы, нельзя мне никак!.. И ты меня не мути...
— А не можешь, так уходи. — И замахивается старичище на меня, а вол уже наставил рога.
— Ах, так вот ты как! Ну, тогда держись... — И начал я его волу хвост крутить.
Закорчился, сморщился старый старичище, глаза на лоб выкатил.
— Сделай милость, — взмолился, — перестань волу хвост крутить, а то и меня начинает мутить.
— Ну что ж, — говорю, — я в гневе отходчив, в беде не пуглив. Перестану, пожалуй, только скажи, как мне Жар-птицу поймать, да не вздумай снова наврать: я полхвоста захвачу с собой и, коли что, такое устрою с тобой... Лучше меня не серди...
Вздохнул старый старичище.
— Зря ты только время терял. Жар-птица в надежной клетке сидит. Трудно тебе ее взять. Надо опять тот вяз отыскать.
И след старичища простыл.
Думал я, думал — ничего не придумал и пошел опять к Василисе Премудрой.
— Так и так, — говорю, — надо мне высокий вяз отыскать, чтобы Жар-птицу поймать.
— Верно! — говорит Василиса Премудрая. — Старик-то правду на этот раз сказал, только со злой стражей тебе одному не совладать. И вот тебе мой совет: встанешь утром раненько, умоешься беленько и пойдешь во чисто поле. Увидишь там три дуба. На одном дубу Никита-шорник сидит, на другом Иван-плотник, а на третьем Антон-кузнец. Дойдешь с ними до высокого вяза, что из лошадки-горбатки вырос. На самой вершине
