Слышу, о чём они говорят. И твоя матушка здесь, она-то и привела меня к тебе. Сказала, что ты сможешь мне помочь.
В тот момент для Хэвона рухнул целый мир. Мать здесь…
— Уходи, — его голос дрогнул.
— Что? — Донхун не прекращал улыбаться и говорил о призраках слишком обыденно для человека. Навряд ли, он им был. Но тогда кем?
— Вали отсюда!
Хэвон оттолкнулся от тумбы, схватил Донхуна за плечи и с силой выталкивал из дома. Ливень на улице усилился. Молнии сверкали, словно лезвие ножа.
— Но я такая же ведьма, как и ты! — сопротивлялся Донхун. Пытался кусаться.
Ведьмой он точно не был. Хэвон бы это сразу учуял. Руки Донхуна не опечатаны кровавой меткой, что есть у каждой ведьмы.
На крыльце Хэвон остановился. Глаза ослепило молнией. Издалека послышался грохот. Похоже, где-то рухнуло дерево или загорелся дом. Руки на мгновение ослабли, но этого хватило для того, чтобы Донхун выбрался из цепкой хватки.
— Ты не можешь быть ведьмой, — Хэвон задрал рукав белой рубашки, показывая глубокий резец шрама. — На тебе нет кровавой метки. Но ты и не человек, потому что видишь мёртвых. У обычных людей нет даров. Кто ты?
Донхун растерянно молчал.
— Отвечай! — не выдерживал Хэвон. Сократил между ними расстояние в один шаг и схватил Донхуна за грудки. — Кто ты?!
— Да, не знаю я! — на глазах Донхуна выступили слёзы. — Меня пугают мертвецы и какая-то неведомая сила сжирает изнутри. Всё тело в язвах.
Донхун кричал так болезненно и отчаянно, будто и впрямь говорил правду. А до этого так уверенно строил из себя героя. Хотя был таким же, как и шестилетний Хэвон — обречённым ребёнком. Мать так радовалась, когда узнала, что в её сына вселился Дух. И с таким же лицом убила в нём человека.
Счастливой жизни он лишился ещё в утробе матери. В шесть лет — последних крупиц человечности. В тринадцать чуть не потерял разум. В семнадцать должен уничтожить человеческую душу в другом человеке. И стать наставником-убийцей, как его мать. Как все ведьмы.
Хэвон растерялся, заметив кровавую слезу на щеке Донхуна.
— Твоя матушка сказала, что это какой-то Дух и если я его не приму, он меня сожрёт. Что только став ведьмой, я останусь жив. Помоги! — мальчишка жалобно умолял и трясся в его руках.
Дух уже сидит в нём, требует крови и медленно умерщвляет.
Хэвон ненавидел жизнь ведьм всем нутром. Тогда и сейчас.
Отпихнув от себя Донхуна, Хэвон подошёл к краю крыльца. Посмотрёл на небо:
— Через три дня полнолуние. Шабаш собирается в лесу, — его взгляд потяжелел и помрачнел: — Место найдёшь сам.
— Но…
— Дух приведёт. Он определяет место. Пошли в дом, — он развернулся и открыл дверь.
Два насквозь мокрых тела вошли в холодную комнату. Через дверной проём ворвался ветер и потушил все свечи. Хэвон приложил немалые усилия, чтобы закрыть дверь. Та захлопнулась так, что застонали стены. Где-то с глухим хрустом отвалилась штукатурка. Пустые вазы и горшки покачивались на стеллажах. На окнах чуть не треснуло стекло.
Они развесили мокрую одежду на дверях. Обмотались дырявыми пледами. Устроились в углу на пыльных подушках, где в коробке спал чёрный кот. Зажгли толстые свечи, найденные в глубинах дома. Обложились сухоцветами, ритуальными кинжалами, старинными книгами, разноцветными амулетами, талисманами и оберегами. И долго-долго разговаривали о коварных ведьмах из прошлых поколений и бессмертной магии. О кровожадных духах и всеобщем веселье на шабашах. О вредных конфетах и бескрайнем космосе, что полюбили сломанными душами.
Магия и есть космос. А вредная конфета — жизнь.
Обречённые дети просто хотели жить.
***
По возвращению в приют на следующее утро, Хэвон не смог избежать наказания. Не потому, что за него боялись воспитатели, а потому что хотели поиздеваться. Весь оставшийся месяц, ему нужно драить после школы кухню и столовую.
Детей здесь кормили как собак, с грязных подносов и просроченным мясом. Ко всему прочему, недавно няни начали находить в тарелках воспитателей гнилые зубы дохлых крыс, усы тараканов и глаза-бусинки пауков. В порче еды обвиняли Хэвона. Он лишь гадко хихикал и разводил руками. Ему только в радость видеть багровые и злые лица воспитателей. Интересно как скоро они поймут свою ошибку?
Вместе с Хэвоном в приют пришёл чёрный кот. Он поселился на захламлённом чердаке. Поджидал ведьму на крыше и забирался на его колени. Тёрся ласково о грудь, на которой позвякивали амулеты. Мурлыкал. Хэвон подкармливал его колбасой.
Чёрного кота, в чьих изумрудных глазах прятались мёртвые души и свет луны, а шерсть цвета поздней ночи — Хэвон, назвал Просветом. На кошачьем носике виднелось белое пятнышко, словно он влез в муку; около шеи — воротничок в виде заблудившегося огонька.
Хэвон продолжал видеться с Донхуном в школе и вместе с ним сбегал с нудных уроков. Позже он узнал, что Донхун первый по успеваемости в классе и живёт с тяжело больной «матушкой», так Донхун всегда её называл.
— Я всего лишь стараюсь быть для неё хорошим сыном и не расстраивать, — он пожимал плечами и виновато опускал лазурный взгляд.
Этого Хэвон, скорее всего, никогда не сможет понять, потому что не знал, о материнской любви ни-че-го.
— Тогда зачем соглашаешься сбегать?
— С тобой весело и совсем не страшно. Я раньше не мог себе этого позволить. Но сейчас чувствую свободу, — Донхун не скрывал улыбки, когда говорил.
— Что подумает об этом твоя мать?
— Сильно расстроится, попросит учиться. Назовёт «золотом», поцелует в макушку, а затем у неё прихватит сердце и она попросит меня уйти.
Донхун так непринуждённо рассказывал о семье:
— Может, когда я стану ведьмой, смогу облегчить её жизнь. Вытянуть из сердца смерть. Я хочу, чтобы матушка была счастлива.
Донхун не похож на ведьму. Дух выбрал человека с доброй и светлой душой, чтобы очернить.
Хэвон сжимал кулаки, пока в груди разрывалось сердце. Донхун не должен находиться с ним за пределами школы и носиться по узким улицам, сбивать бумажные фонарики и флажки. Разбрасываться камнями, созревшими орехами и горящими
