под форменную жилетку.
— Заткнись, — рычит, затыкая мне рот вонючей ладонью. — Заткнись и слушай. Видишь ту дверь, — кивает в сторону мужского туалета. — Сейчас я уберу руку, а ты смирненько туда сама пойдешь. Я не принуждаю, киса. Са-ма.
Мычу ему в руку и качаю головой.
— Нет? Ну тогда мне придется рассказать начальству, что его персонал бухает во время работы, — мои глаза распахиваются от удивления. — От тебя разит как от дешевки, — брезгливо морщится. — Вряд ли моему дяде понравится такое. Вылетишь отсюда как пробка.
О, Господи!
Его рука вновь крадется под блузу, пока в моей голове сводится дебет с кредитом и идет строгий подсчёт остатка денежных средств, если меня вдруг уволят.
Но даже это не останавливает меня от того, чтобы ни поднять руку с зажатым подносом и ни звездануть мерзавца по уху.
Звук соприкосновения его пустой головы и металлического подноса очень красиво звякает в узком проходе.
Боммм!
Я даже заслушалась.
До тех пор, пока этот звук не перебил другой.
Поросячий визг племянника гендира.
— Ах, ты дрянь! Ты что натворила? — мерзавец хватается за ухо и начинает истерически вопить, словно ему отдавили причинное место.
Я стою и не дышу. Слушаю, как сокрушается матерными диалектами мой обидчик, и ничего не делаю: ни бегу, ни паникую, ни радуюсь, ни жалею…
Я не жалею.
— Я убью тебя, тварь! Стерва проклятая! Меня контузило! Я ничего не слышу! — орет придурошный.
А вот это уже серьезно.
Не дожидаясь, пока меня убьют, срываюсь с места и бегу в нашу служебную подсобку. Бросаю проклятый поднос, хватаю рюкзак, куртку и прямо в униформе вылетаю за дверь.
Порывисто дыша, оглядываюсь по сторонам, словно за мной уже гонится ОМОН с собаками и саперами.
Бегу через зал к служебному выходу, по пути не различая ни лиц, ни звуков, ни предметов.
Я точно в комнате с лабиринтами.
Стены сдавливают.
Запахи пугают.
И когда за мной закрывается входная тяжелая дверь, а легкие получают свой первый глоток уличного ночного воздуха, я прихожу в себя и тогда понимаю, что это полный ПИндец…
Глава 19. Ночной променад по парковке
Оборачиваюсь и смотрю на тяжелую входную дверь.
Ожидание, что сейчас она распахнется и из нее повалит разыскивающая меня толпа во главе с нашим вышибалой Тарасом под два метра ростом, бодро отрезвляет.
Думать, как мне выбраться из темной задницы, нужно не здесь, Решетникова.
Но я не могу сдвинуться с места. Мои ноги ватные и не поддаются приказам. Хочу бежать, но они словно приросли к земле.
Кроме выламывающего ребра сердцебиения я не чувствую ничего.
Вздрагиваю, когда со стороны главного входа оглушающими залпами взрывается фейерверк.
У нас часто такое практикуют. Особенно те, кто гуляет в баре свой день рождения. Небольшая территория бара, перетекающая в парковку, удобна для подобного развлечения.
Принимаю сие действо за знак.
Пока подвыпивший народ будет, открыв рты, смотреть на рассыпающиеся по небу цветные огни, у меня будет шанс пересечь парковку, а дальше слиться с толпой у метро.
Рваными движениями набрасываю куртку прямо поверх униформы. Я не ощущаю, какая погода стоит на улице: холодно ли или тепло.
Закидываю рюкзак на плечо, оглядываюсь назад и, крадучись, огибаю кирпичное здание.
У входа действительно шумно и многолюдно.
Украдкой бросаю взгляд на компанию виновников зрелища и курильщиков, случайно попавших на яркое шоу. Спецназа и штурмовиков нет. Всё внимание присутствующих занято салютом, и до меня никому нет никакого дела.
Освещение у входа такое, чтобы не чувствовать себя в опасности. Поэтому я набрасываю капюшон куртки и сворачиваю к припаркованным машинам, чтобы затеряться среди них.
В голове разброд: от неверия до пустоты.
Маневрирую между крутыми машинами, глядя себе под ноги и оставляя позади яркую вывеску бара.
— Осторожнее!
Резко торможу.
Но не по своей воле.
Упираюсь носами рабочих балеток, которые не успела переобуть, в чистые ультрамодные мужские туфли.
Очень красивые.
Стильные.
Кожаные, наверное.
Никогда не носила обувь из натуральной кожи.
Экокожа — максимум, на что я могла претендовать в юности. Сейчас же дешевый дерматин и суперобувной клей — отличный тандем в условиях тотального безденежья.
Думать об обуви в тот момент, когда я, возможно, сделала человека инвалидом по слуху — безответственно. Но я не могу поднять головы и посмотреть на человека, которому принадлежит слишком знакомый мне голос.
— Вам плохо? — вздрагиваю, когда рука ложится в то место моего предплечья, где, уверена, зреет синяк. — Девушка? — пытается заглянуть под капюшон.
Наверное, так долго разглядывать его дорогущие туфли — моветон. И мне приходится поднять на него свое лицо.
— Вы? — резко одергивает руку как от прокаженной.
— Здравствуйте, Илья Иванович, — хлопаю глазами и сдергиваю с себя капюшон.
— Здравствуйте, кхм, Яна, — сбитый с толку неуверенно здоровается Миронов.
Почему он здесь, на стоянке?
А не в баре с вылизанной шатенкой или брюнеткой?
Справа фарами моргает машина и издает два негромких писка, обращая на себя внимание.
Это машина доцента. Я узнаю ее из многих, потому что его локомотив как нудист на городском пляже.
Он уезжает? С брюнетчатой шатенкой?
Возвращаюсь к Миронову и разглядываю белый воротничок его рубашки, выглядывающий из-под наспех наброшенного пальто премиум-класса.
В лицо смотреть не решаюсь.
— Что вы здесь делаете? — его голос звучит напряженно.
Я?
Работаю!
Или работала.
Уже и не знаю.
— Гуляю, — отвечаю.
— На стоянке? — недоверчиво интересуется Илья Иванович.
Задумываюсь.
Действительно, глупо: во втором часу ночи бродить между машинами в капюшоне и с рюкзаком. Ну не рассказывать же доценту о том, что его студентка в бегах за умышленное причинение вреда здоровью?!
Чувствую на себе взгляд преподавателя. Изучающий.
Уж не думает ли он, что я выслеживаю его? Трусь около его тачки и подкарауливаю поздней ночью?
— Я… — неопределенно махнув, сообщаю, — в том баре гуляла.
Пусть лучше думает, что Решетникова может, кроме студенческих вписок с дешевым пойлом, позволить себе пошиковать в элитном баре!
— Одна? — уточняет.
— С подругой. Но она осталась, а мне пора домой, — пожимаю плечами.
Пусть считает, что у Решетниковой есть стоп-контроль и голова на плечах!
— Ясно, — хмыкает.
В смысле?
Поднимаю глаза на него.
Что ему ясно?
Наши взгляды встречаются. Своим он разгуливает по моему лицу, растрёпанному хвосту и куртке, которую я ношу с одиннадцатого класса.
