снарядить павших для достойного посмертия не было никакой возможности. Сколько ни было при войске бальзамировщиков, а подготовить сах[62] всех павших совершенно невозможно. И не найти столько телег, чтобы вывести их всех на родину, дабы упокоились в семейных гробницах.
Подобающее погребение было уготовано лишь павшим военачальникам. Рядовых же воинов попросту предали земле. А ведь иные из них числили себя весьма высокородными, не беднота, участь коей — довольствоваться двумя локтями земли на западном берегу Великой Реки. В нынешние совсем не бедные времена, когда уже и строитель гробниц для знати сам себе может добротную мастабу[63] позволить, довольствоваться простой ямой — это самое худшее, что может приключиться с ремту в его земной жизни. И вот приключилось сразу со многими тысячами.
Войн без потерь не бывает. Всякий воин ремту обязан предполагать такой исход, самый неприятный из возможных. Дабы облегчить свою посмертную участь, каждый имел при себе небольшую статуэтку, ушебти, «ответчика», коему предстояло исполнять за хозяина всю работу там, на Полях Иалу. А в одежде у всех была зашита полоска папируса со словами «Нефер-Неферу,[64] ди уат хеб неджем Та-Мери Аменети таа аха…» — «Прекраснейшая, даруй путь радостный и сладкий на запад в Землю Возлюбленных отважному воину…».
В могилы покойников укладывали без извлечения внутренностей, без гробов, даже без пеленания. Едва ли не штабелями. Изо всей положенной утвари лишь небольшие чаши, да алебастровые изображения жаренных гусей, дабы не пришлось Ка, призрачным двойникам воинов, испытывать жажду и голодать, питаясь испражнениями. И всё.
Потери были столь велики, что приказал его величество похоронить лучших воинов своих, словно бездомных бродяг, торопясь, чтобы кости их не достались шакалам. Потому и удалился от всех Рамсес, ибо хоть и был он богом для своих подданных, но в нынешней ситуации лучше быть богом отсутствующим.
Прошёл и этот день. Западная часть неба вновь приобрела багрово-пурпурный оттенок. Наверное, завтра будет ветреный день. Но для Рамсеса цвет закатного неба означал только кровь Атума, умирающего бога солнца.
Фараон стоял на берегу и смотрел на противоположную сторону. Сейчас ему не нужен был кусок хрусталя, чтобы различить, что происходило у противника, ибо он видел ясно, наверное, не только глазами, но и внутренним зрением, зрением собственной души.
С правого берега доносился… не плач, нет. Волчий вой. Проклятия.
Когда хетты увидели, как осквернённые тела их товарищей враги выбрасывали в реку, а отрубленные руки складывали и пересчитывали, едва не взбунтовались. Царю и военачальникам стоило больших усилий удержать их в узде.
Рамсес смотрел на два огромных погребальных костра. То были костры царских двоюродных братьев, Хамитрима и Сапарты. Меж кострами стоял человек. Его красная фигура, освещённая мятущимся пламенем и багровым светом Атума, была неподвижна. Фараон не мог рассмотреть его лица, однако, каким-то образом знал, кто это.
«Вот он, жалкий поверженный враг и с ним все страны чужеземные. Не осталось ни одной страны, которую не привел бы он с собою из дальних краёв, и каждую из. них с правителями её, и каждого из них с войском его и множеством колесниц. Бесчисленные, как саранча, покрыли они горы и долины. Жалкий враг не оставил серебра в стране своей, он забрал всё её достояние».
Рамсес закрыл глаза, но продолжал видеть огонь. Сама река Араунти горела под его ладьёй, будто шёл сейчас четвёртый час ночи и достиг он, не Рамсес Мериамен, но сам Ра четвёртых врат Дуата,[65] что предваряются огненной рекой. И отблески пламени плясали на чешуе змея Херрета.
«Страны чужие, видевшие победу мою, прославят имя мое в дальних землях неведомых. Все враги, ускользнувшие от руки моей, созерцали деяния мои, не отводя взора. Я настигал миллионы их, ибо, хотя и бежали они, ноги их не были тверды».
Нет, чешуя принадлежала не змею. Рамсес, не поднимая век, видел неподвижное тело Анхореотефа, Верховного Хранителя Покоя, верного сподвижника. Смотрел на красное золото чешуи его панциря. Откуда-то из-за пределов вселенной ушей его достигали рыдания Менны, обнимавшего брата.
«О, Величайший! Ты сын Амена, повергающий врагов десницей его! Да превратишь ты страну нечестивых хета в развалины мощной дланью своею!»
Так говорил преданный друг, возница и щитоносец?
Не так.
— Я найду тебя, тварь! Всю землю перерою! Отыщу даже в Дуате, ублюдок! И не ты один, весь народ твой заплатит мне на кровь брата!
Так говорил Менна. У него дрожали губы, а малахитовая краска, коей был начертан вокруг глаз знак Уаджат, растекалась по щекам.
Рамсес молчал. Он не мог постичь того, что чувствовал сейчас Менна. Даже когда утомился[66] Великий Сети, никто не видел рыданий наследника.
Не открывая глаз, Рамсес видел строки, написанные ярким пламенем, складные, будто слова божественных гимнов. И оставляли след они, но не как письмена, выбитые по его приказам на стенах храмов. Ибо даже камень однажды разрушится. Нет, они были выжжены навечно, на миллионы лет, ведь написала их в его душе, словно на листках папируса, не иначе, как рука самого бога.
Думал его величество, что подобен он Монту. Что нет силы, способной совладать с ним. Сотни тысяч врагов лишатся силы, и обратятся в бегство, едва завидев его величество. Но вражеские военачальники обманули его величество, словно неразумное дитя. И едва не погубил он войско.
Аменеминет умолял фараона возобновить сражение, «пока жалкие нечестивцы не сбежали». Он приводил миллион доводов в пользу того, что потребно ещё одно усилие и враг будет уничтожен и страна его утонет в слезах женщин. Менна горел жаждой мести.
Хери педжет Птахмери молчал. Урхия, сосчитавший всех, кто ещё мог держать оружие, молчал. Они исподлобья взирали на Величайшего.
Рамсес молчал. И смотрел на человека, стоявшего меж двух костров.
Старший сын Мурсили Великого смотрел на своего врага. Он видел лишь тёмный силуэт в короне хепреш на фоне багрового раскалённого диска, коснувшегося горизонта. Треск пожираемого огнём драгоценного кедра заглушал слова молитвы, что шептал лабарна, Солнце:
— О боги стран кедровых! Возвратитесь!
Кто б ни увел вас прочь — несили, чужестранец,
Общинник или знатный человек, —
Кто б ни похитил вас, кто б ни заклял,
Мы призываем вас обратно, боги.
Спиною повернитесь вы к врагам
И от людей жестоких отвернитесь!
К царю с царицею воротитесь, боги!
Дадут они вам жертвоприношенья!
Мы вас зовем! Придите же сюда!
Уйдите из враждебных стран обратно,
От злой нечистоты уйдите прочь!
