этого я решаю отказаться от этой мысли. Тем более что Крю подумает, что это притворство.
Я подхожу ближе к Крю. На нем белая рубашка с закатанными рукавами. Его обнаженная рука теперь прижата к моей, посылая небольшие ударные волны. Возбуждающего ощущения почти достаточно, чтобы заставить меня забыть о цели всего этого.
Я беру стакан из рук Крю и делаю глоток, почти выпивая остатки алкоголя. Бурбон. На моих накрашенных губах остается немного красного налета, и я вкладываю его обратно в его руку. Не самый тонкий жест, и у меня нет выбора использовать левую руку. Бриллианты сверкают на солнце.
— Я удивлена, что ты все еще посещаешь ночные клубы, Оливия. Тебе не кажется, что мы должны оставить это подросткам?
Я чувствую на себе взгляды Крю.
— О, я знаю. Если не считать случайных девичников. Я уверена, что ты можешь это понять, Скарлетт. Ты такая... независимая, — в голосе Оливии столько же сахара, сколько и в моем, когда она отступает на полшага от Крю.
— Да, понимаю.
— Что ж, было приятно увидеть тебя. Это было единственное мероприятие, на котором я знала, что увижу тебя.
— Много работы.
Губы Оливии поджимаются при упоминании «Хай».
— Ты сотворила чудеса с этим маленьким журнальчиком. Я даже почти не слышала о нем, и вдруг вижу, что люди говорят о нем повсюду.
— Я предпочитаю думать об этом как о мудром инвестировании и эффективном маркетинге, а не как о чуде, — отвечаю я. — И разве твой отец не спонсировал мой «маленький» журнал?
Я знаю, что он это сделал. Я увеличила инвестиции Джозефа Адамса на десять миллионов и уже вернула его в десятикратном размере.
— Думаю, он долго думал над этим, — отвечает Оливия. — Он решил, что журналы — это умирающий рынок.
— Жаль. Наши отчеты о доходах говорят об обратном, — отвечаю я, наслаждаясь тем, как ее губы сжимаются.
— Как раз то, что тебе нужно. Больше денег, — парирует Оливия, немного ее сладости растворяется.
— Читаешь мои мысли, — отвечаю я.
Наступает неловкое молчание.
— Я позволю вам двоим наверстать упущенное, — добавляю я. Но прежде чем уйти, я поворачиваю голову и шепчу на ухо Крю:
— Я не собираюсь напиваться. В конце концов, мы спим сегодня вместе.
Я не жду его реакции на намек. Улыбаюсь Спенсерам и направляюсь к бассейну.
Когда мы достигаем песка, я сбрасываю каблуки. Ощущение грубых зерен между пальцами ног облегчает беспокойство, которое я носила с собой всю ночь. Рейчел и Пенелопа, две женщины, с которыми я училась в школе-интернате, смеются и спотыкаются, когда мы приближаемся к ревущему костру, разведенному на пляже. Бутылка «Дом Периньон» болтается между пальцами Рейчел, пока она бежит со скоростью миллион миль в час, чуть не падая лицом вниз.
Костер — ежегодная традиция Четвертого июля, в которой я никогда не участвовала, на что Пенелопа указала три раза за те десять минут, которые потребовались, чтобы пройти по дощатому настилу от дома моих родителей сюда в темноте. Это именно то, что я себе представляла. Вынужденная светская беседа с моими сверстниками — это одно. Другое дело — пьяный разврат. Я видела слишком много фальшивых улыбок, сопровождаемых двусмысленными комплиментами.
Как Эллсворт, я всегда придерживалась более высоких стандартов. Я знаю это. Как и все остальные. Люди на пьедесталах кажутся совершенными. Пока они не падут.
Но я больше не Эллсворт. Я Кенсингтон. Неприкасаемая. Мало того, что Крю богат и имеет связи, он нравится людям.
Мы подходим к группе, собравшейся вокруг мерцающего пламени. Я оглядываю знакомые лица, быстро рассматривая всех присутствующих. Здесь собрались в основном те, кто был на вечеринке у моих родителей в возрасте до тридцати лет. Я ловлю взгляд Крю через огонь. Он стоит с группой парней и выглядит более расслабленным, чем я когда-либо видела его. Ни галстука, ни костюма. Только пара темно-синих плавок и белая рубашка, которая почти не застегнута. Его волосы растрепаны. Ветром... или кем-то еще. Сделал бы он это? На вечеринке моих родителей в моем присутствии? Не знаю. Я не видела его с тех пор, как мы встретились со Спенсерами. Если бы он захотел, то легко мог бы ускользнуть на некоторое время.
Рейчел с визгом открывает шампанское, снова привлекая мое внимание к ней и Пенелопе. Брызги белой пены падают на песок, когда она направляет струю золотистой жидкости в хрустальные бокалы, которые принесла Пенелопа. Я беру его с благодарностью. Пузырьки щекочут мне горло, когда я выпиваю половину одним глотком.
Здесь, в темноте, я чувствую себя по-другому. Я не чувствую себя картиной, выставленной на показ. Принуждение казаться совершенным и точно знать, что сказать, исчезло. Знакомое тепло струится по моим венам, когда я осушаю свой бокал, облегчая и расслабляя движения.
Я чувствую себя достаточно комфортно, чтобы прислушаться к разговору Рейчел и Пенелопы. Вскоре они принимают ставки на то, кто с наибольшей вероятностью пойдет купаться нагишом. Я смеюсь, когда они рассказывают истории прошлых лет, решая, кто, скорее всего, снова искупнется.
— А что насчет Крю? — спрашиваю я, когда он оказывается единственным парнем, которого они не упомянули.
Рейчел и Пенелопа обмениваются взглядами.
— Крю никогда не приезжал в Хэмптон летом, — говорит мне Рейчел.
— О.
— Знаешь, люди делали ставки на сегодняшний день, — она смеется над моим удивленным выражением лица. — Не волнуйся, держу пари, он не сделал это. Только идиоты это делали. Те же самые люди, которые называют тебя заносчивой сукой.
Пенелопа шипит:
— Рейчел!
Я не реагирую. Я знаю, что именно так люди видят меня. Однако совсем другое дело слышать, как об этом говорят в такой резкой форме.
Рейчел пожимает плечами.
— Что? Трудно не ненавидеть того, кто получает все, что хочет.
Я поднимаюсь.
— Пойду найду туалет.
Ближайший дом принадлежит Кингсли, технически мы находимся на их участке пляжа, но на самом деле у меня нет никакого намерения идти в туалет. Я вернусь в дом своих родителей.
Мой план с самого начала состоял в том, чтобы сегодня пораньше лечь спать. Впервые я буду делить постель со своим мужем. В идеале, я буду крепко спать к тому времени, когда он ляжет.
Я останавливаюсь у костра. Теперь, когда солнце зашло, жар от пламени противостоит прохладному морскому бризу.
— Стало прохладно, да?
Я
