же, бог с ними — посудачат и перестанут. Лучше всего будет сказать им, что злосчастное письмо написано мужем до женитьбы. Сквозь сон Фаина слышала, как вставал Виктор заправить углем печку, затем подложил к ее груди ребенка, и тот зачмокал довольный.
Пронеслись неделя, месяц, потом еще и еще. Возникшие было разговоры на припеке о неблагополучии в жизни молодой супружеской четы, быстро утихли.
Фаина по-прежнему любила мужа, так она говорила ему и верила в это сама. И все-таки письмо Виктора со словами любви к другой иногда всплывало в памяти молодой женщины и тотчас вызывало ожесточение против мужа. Тогда Фаина с горечью думала, что утратила веру в людей, в силу их постоянной привязанности и что уже невозвратим светлый, и, наверно, самый лучший отрезок ее жизни!
Глава 20
Данила Седов с Ниной и Катя стояли плотно стиснутые ликующей толпой, и смотрели в вечернем небе салют в честь освобождения Орла и Белгорода.
Кругом кричали «ура», плясали, пели.
У Кати блестели от сдерживаемых слез глаза, она вздрагивала при каждом ударе, но улыбалась и говорила, что это Андрей шлет ей привет.
Седов в белой рубашке с расстегнутым воротом согласно кивал ей. Катя завидовала Нине, понимая, что ей хорошо с мужем, спокойно. Она припоминала, как испытывала нечто подобное с Андреем, но не тогда, в их последнюю встречу перед отъездом на фронт, а раньше.
Чем длиннее становилась разлука, тем явственнее всплывало перед Катей прошлое с его мельчайшими подробностями.
Она любила эти воспоминания и боялась их, потому что вслед за ними обычно приходило особо обостренное чувство тоски, страха за жизнь Андрея. Накатывала бессонница и мерещилось, что силы на пределе и уже невозможно ждать, надеяться…
Наслышавшись о письмах, доходивших после смерти, Катя, получив письмо, боялась радоваться, а томилась до следующего.
Письма Андрея были полны нежности, любви.
Иногда рядом с Катей страдали, распадались неблагополучные семьи, не выдержавшие испытание разлукой. Екатерины Ермоловой это не касалось. Она могла посочувствовать, принять ту или иную сторону, когда беда нависала над знакомыми людьми, но даже умозрительно была не в состоянии нечто подобное применить к себе, к Андрею! Только бы поскорее кончилась война и он выжил!
Седов с Ниной проводили Катю до дома, пожелали спокойной ночи. Затем несколько минут шагали молча. Данила догадывался, о чем сейчас могла думать Нина и не мешал ей. Она жалела подругу и чуточку стыдилась своего счастья. Он любил Нину за это еще больше, потому что сам всей душой разделял ее чувство. Они оба старались по возможности реже оставлять Катю одну.
— Конец войны теперь, наверно, не за горами, Даня?
Он кивнул, хотя про себя подумал: «Силен еще фашист и нелегко его будет выкурить с нашей земли. Бедная моя девочка, не стану тебя тревожить раньше времени…»
Нина держала под руку мужа, полная радужных надежд на будущее: вот и кончаются ее страхи за Данилу или, можно сказать, за себя, потому что она уже не представляла своей жизни без его любви.
Липа разрослась, загородила все окно. Откроешь створку, и одна из самых длинных веток тут как тут, врывается в комнату, будто лезет в гости.
— Ну, здравствуй, — говорила Нина. — Рады тебе!
Они не сразу легли. У раскрытого окна посидели без света. Нина вспомнила, как чудесно пахло цветущей липой весной и пожалела, что цветение не повторится до следующего года.
— Знаешь, давай загадаем, что будет тогда с нами, — предложила она мужу.
Данила, помедлив, отозвался: «Давай», как померещилось Нине, без особого желания, но она не придала этому значения. Хотелось спать. Сказывалась усталость длинного рабочего дня.
— Завтра с утра меня не будет в цехе, — засыпая, невнятно пробормотал Данила, и Нина не стала допытываться, почему. Мало ли куда могут вызвать главного инженера: к директору на совещание, в наркомат.
Седов появился на заводе перед обеденным перерывом и, не заглянув в конторку, сразу направился к жене.
Одетый в свой парадный темно-синий костюм, при галстуке, он шел к ней решительным шагом и был не по-обычному торжествен.
— Прости меня, милая, что не хватило духу сказать раньше… Сегодня я уезжаю… Пока еще не на фронт, а на курсы усовершенствования офицерского состава. Здесь рядом, под Москвой буду. Не исключена возможность видеться иногда!
Он выпалил это залпом, как давно подготовленное. Не спуская с мужа глаз, Нина, будто слепая, поискала рукой сзади себя табуретку.
— Шутишь, Данила, не может быть, — растерянно произнесла она, — еще вчера…
— Да, милая, да! — перебил он ее.
У Нины затряслись губы и был готов сорваться упрек за жестокость: не подготовил, не предупредил!
Сухощавое, чисто выбритое лицо Данилы, как-то по-особенному сосредоточенное, остановило ее. Нина неожиданно подумала, что и ему нелегко расстаться с ней. И тут она поняла, почему проснулась этой ночью от света в комнате. Он смотрел на нее спящую, прощался…
— Нина, Нина, что же делать, — заговорила рядом появившаяся Катя, обнимая ее за плечи. — Хочешь, перебирайся ко мне, — снова будем жить вместе?
— Подожди, Катюша, дай опомниться. Собрать бы мне его в дорогу, да колец вон сколько непроверенных!
— Сменщицу твою пораньше вызовем. А ты иди, провожай. И верь: все будет благополучно.
Катя довела подругу до лестницы, не переставая подбадривать и утешать. За шумом не каждое слово было слышно, но Нина и не старалась вслушиваться.
Данила оставался в цехе сдать дела, попрощаться: он уже больше не принадлежал ей, и с этим ничего нельзя было поделать.
«Обречена… обречена», — настойчиво стучало в висках. Нина попробовала взбунтоваться:
«Обречена, на что?» — «На одиночество, на тоску!» — будто кто-то со стороны злорадно подсказал ей. «И зачем ему понадобилось обивать пороги военкомата, — специалисту, инженеру? Зачем?»
«Ах, я не могу осуждать его. Таков он есть, мой Данила Седов!»
В их комнате зеленый полумрак от ветвистой липы, следы поспешного ухода: неубранная постель на тахте, на столе посуда.
— Данила зайдет сюда перед отъездом и в последний раз обнимет меня, — вслух произнесла Нина, и представила, как день изо дня будет возвращаться домой одна, ждать писем. Живут же так тысячи и тысячи других женщин. Вон Екатерина, например… Бедная Катя!
— А я не могу, не могу без него! Боже мой, для чего я выжила, не умерла тогда в госпитале? — стоя посреди комнаты, тоскливо воскликнула Нина и тотчас ужаснулась тому, что ей пришло в голову!.. Целых два года любви, счастья с Данилой… Да ради этого у нее хватило бы силы не только выжить, — воскреснуть из мертвых!
С лихорадочной поспешностью Нина достала из-под
