бы этого делать, если бы ты никогда не исчезала, — бормочу я.
Мы стоим и смотрим друг на друга. Затем мама обхватывает меня руками и заключает в крепкие, удушающие объятия.
— Я так сильно скучала по тебе, малышка, — шепчет она мне в волосы.
Стряхиваю ее руку.
— Давай зайдем внутрь и покончим с этим.
Она отпускает меня и поправляет прическу — нервная привычка, которая у нее всегда была.
— Конечно. Заходите. Могу вам что-нибудь предложить? Вода, кофе? Если ты голодна, я могу приготовить бутерброды.
— Вода подойдет. Спасибо. — Говорит Грэм.
— Текила есть? Мне понадобится что-нибудь покрепче кофе, чтобы пережить этот день.
Мама приподнимает бровь.
— Но ты за рулем, а сейчас только полдень.
— Ты не в той ситуации, чтобы разыгрывать из себя осуждающую маму.
Она поднимает руки.
— Я не осуждаю. Тогда текила. — Она указывает на диван. — Сейчас вернусь с вашими напитками. Чувствуйте себя как дома.
Мой взгляд блуждает по интерьеру. Все просто, незамысловато, как будто она только что переехала и распаковала только самое необходимое. Кремовый диван с таким же креслом, скромный телевизор и деревянный журнальный столик украшают гостиную, а кухонный островок стоит в помещении, похожем на столовую, в нескольких футах от нее. Единственная фотография во всем пространстве — это наша с Эриком на пляже, когда мы были в нашем загородном доме в Хэмптоне.
Я беру рамку, и легкая улыбка трогает мои губы. В тот день Эрику так хотелось строить замки из песка.
— Такое чувство, что это было целую жизнь назад, — говорит мама у меня за спиной.
— Так и было. — Поворачиваюсь к ней лицом и беру стакан, который она мне протягивает. Я делаю три больших глотка и пересаживаюсь на диван.
Грэм благодарит ее за воду и садится рядом со мной. Он кладет руку мне на колено, безмолвно демонстрируя поддержку, и испытываю искушение накрыть его руку своей. Но я этого не делаю.
— Ты почти ничего не сказала по телефону, — начинает мама, опускаясь на диванчик. — Что заставило тебя решить найти меня?
Я делаю еще несколько глотков жидкого «куража» и ставлю стакан на кофейный столик.
— Я нашла предсмертные письма Эрика.
У мамы отвисает челюсть.
— О, Эва…
— Расскажи, что произошло.
— Ты не говорила об этом со своим отцом?
— Да, но хочу услышать твою версию.
Ее взгляд опускается на руки, сложенные на коленях.
— У Эрика были проблемы с азартными играми. Это всегда было по одной и той же схеме: он вляпывался по уши, задолжал кому-то денег, и твой отец вносил за него залог. Но в ту ночь он был непреклонен в том, что не внес за него залог. Мы хотели, чтобы Эрик отправился на реабилитацию. Сказали ему, что отдадим деньги при одном условии. — Она замолкает, качая головой. — Эрик отказался. Он хотел получить деньги, и точка.
— Почему я ничего об этом не знала? Мы с Эриком были очень близки. Нет никакого смысла в том, что он не рассказал мне о своей зависимости.
— Эрик не хотел, чтобы ты знала. Он не хотел тебя беспокоить. Так высоко ценил тебя, Эва.
Горячие слезы щиплют мои глаза, но я прогоняю их.
— Почему ты ушла?
Слеза скатывается по маминой щеке.
— Твой отец заставил меня уйти. Я никогда не хотела этого.
— То есть?
— Я хотела помочь Эрику. Несмотря на бесчисленное количество раз, когда мы помогали ему, не могла сказать ему «нет». Особенно после того, как он выглядел, когда эти люди добрались до него. — Ее взгляд перебегает с Грэма на меня. — Но твой отец не стал слушать. Потом, после смерти Эрика, я больше не могла смотреть на твоего отца. Не могла находиться рядом с ним без мурашек на коже. Я была в ярости, обвиняя его в смерти Эрика. — Наконец, сказала ему, что хочу рассказать тебе правду, что ты заслуживаешь знать, что произошло. Но он всунул мне документы о разводе. Он действовал за моей спиной и поселил меня в загородном доме. Дал мне пятьдесят тысяч долларов в качестве прощального подарка при условии, что буду вести себя как мышка. Он сказал, что если я не уйду, то оставит меня ни с чем.
И вот оно снова.
Опять деньги имеют приоритет.
— Значит, ты предпочла деньги мне, — говорю я, скрещивая руки на груди.
Ее плечи опускаются.
— У меня не было работы. Если бы я не взяла деньги, куда бы пошла? Что бы сделала? Застряла. Не хотела тащить тебя за собой вниз.
— Деньги не имеют значения! — кричу я. — Мы были бы друг у друга! Мы бы докопались до правды! Ты знала об этом. Могла бы сделать что-нибудь, что угодно! Как ты могла допустить, чтобы это случилось с Эриком?
Мама закрывает лицо руками, всхлипывая.
— Мне жаль, Эва. Очень, очень жаль. Мне приходится жить с чувством вины каждый божий день.
— Хорошо. — Встаю и выбегаю из дома.
— Эва, подожди, — кричит Грэм мне вслед. — Ты не можешь уйти.
Разворачиваюсь на лужайке и широко раскидываю руки.
— Все вокруг меня знали. Они знали и, черт возьми, ничего не сделали. Они держали меня в неведении. А теперь Эрика нет. Они могли бы что-нибудь сделать! — Мой голос срывается. — Я могла бы помочь ему.
Могла бы.
Я могла бы что-нибудь сделать.
Я могла бы сделать больше.
Грэм пытается обнять меня, и я почти позволяю ему. Вместо этого прижимаюсь к парню и бью кулаком ему в грудь.
— Нет! Ты не можешь обнимать меня, пока я плачу! Ты гребаный лжец, и я ненавижу тебя! Ты все испортил!
Грэм позволяет мне нанести несколько ударов, прежде чем схватить меня за предплечья.
— Все будет хорошо, Эва. — Он снова притягивает меня в свои объятия, сжимая мои руки между нами, чтобы я не могла вырваться. — Все в порядке, детка. Держу тебя. Все будет хорошо.
Я сдаюсь. Мои колени подгибаются, и Грэм поддерживает меня, утешая, пока плачу в безопасности его объятий. Я утыкаюсь лицом ему в грудь и позволяю своим слезам пропитать его рубашку.
— Ты ничего не могла бы сделать, — тихо говорит он, поглаживая меня по волосам. — У Эрика была проблема. Ты не смогла бы спасти его. Перестань винить себя.
Раньше мне было так хорошо от того, что Грэм понимал меня так, как никто другой не мог. Теперь это только разбивает те осколки, что остались от моего сердца.
— Я больше не могу этого выносить, — хнычу я. — Это слишком больно.
— Знаю. — Он запечатлевает поцелуй на моей макушке. — Мы почти закончили. Ты не можешь
