что Эва, узнав о его уходе на пенсию от семьи Молина, решила попрощаться с ним и поблагодарить за усердие, с которым он расследовал дело об исчезновении ее подруги. Глупости! Никто не станет благодарить тебя просто так. Его занимал скорее тон Эвы Карраско и то, что скрывалось за ним, чем слова, которые она говорила. В результате он промок вдвойне: листья платанов на Гран Виа прогибались под тяжестью капель, и потоки обрушивались ему за шиворот, а он все стоял и стоял под дождем, погрузившись в свои мысли, как дурак. Костюм, оставшийся со свадьбы сына, промок насквозь, а галстук в красноватых разводах полинял на белую рубашку.
Повернув ключ в замке, он пытается войти бесшумно – но не преуспевает: из его жены вышел бы полицейский похлеще него самого. А он-то надеялся обойтись без разговоров и нескромных вопросов.
– Что ж ты зонтик не взял, – начинает она с места в карьер и тут же интересуется: – Как последний день, много работы? – И целует его выжидательно, приглашая к беседе.
На ней фартук, ей все равно – на двоих готовить или на себя одну, ей не лень, она привычная. Она уже смирилась с тем, что вечером будет ужинать в одиночестве, потому что он не позвал ее на прощальный ужин на работе. Он не хочет, чтобы она приходила. Он знает, что она была бы рада приглашению, что, если б он сказал ей заранее, она купила бы платье, а с утра пораньше отправилась бы в парикмахерскую. Прощальный ужин в честь выхода на пенсию ее мужа, субинспектора каталонской полиции, – это была стоящая тема для разговоров, ее хватило бы на месяц, не меньше. Это был шанс переключиться, отвлечься ненадолго от домашней рутины и разговорах о фасоли на гарнир, уровне холестерина и новых зубах у внука. Как она была счастлива на свадьбе сына! Целый год потом только о ней и говорила. Но он не позвал ее на ужин и сам не понимает почему. Может, не хочет, чтобы она с ее наблюдательностью видела, что его оттеснил в сторону паренек из университета. Как те, кто будет поднимать бокал за Лосано, станут улыбаться новому шефу и непременно воспользуются возможностью переброситься с ним шуткой, ведь до самого Лосано им больше нет дела. А может, потому что на самом деле не хочет на пенсию и так до конца и не переварил тот факт, что этот ужин поставит точку в его карьере. Как бы там ни было, он пойдет один. Он пока что не знает, чем займется на следующее утро. Он ни разу не был в спортзале, не играет ни в карты, ни в петанк, у него нет друзей, с которыми он мог бы сходить в ресторан вечером в выходные. Он всю жизнь слишком много работал и не мог так разбрасываться выходными. Он не жалеет об этом, и все же утро следующего дня представляется ему огромной пропастью, и он вспоминает трамплин в муниципальном бассейне Л’Аметлья-дель-Вальес, куда ходил когда-то с коллегами, – трамплин этот наводил на него ужас. Он поднимался по лестнице, подходил к краю, глядел на воду – она плескалась внизу, очень далеко, – и спускался обратно. Прыгнуть он не мог. Он никогда не действовал по настроению, всегда любил все спланировать и придерживаться плана. Но плана на первый день пенсии у него нет, и сейчас он чувствует то же головокружение, что и тогда, когда он, совсем еще молодой, заглядывал в бездну под трамплином в Л’Аметлье, не отваживаясь решительно шагнуть в жизнь на пенсии.
Он говорит себе, что завтра-то он прыгнет. Точнее, его пихнут – и он полетит в воду, хочет он того или нет. Какое облегчение. Ему придется привыкнуть ко всему этому: смотреть, как рано утром жена выходит из дома, слушать тиканье часов в гостиной, есть разогретый обед в столовой перед телевизором, по вечерам выносить мусор. В животе будто узел завязывается: жизнь пролетела слишком быстро, он не готов к такому повороту. Да и жена его тоже, она глядит на него с опаской. Совсем скоро он вторгнется в ее время и пространство, заберет ее свободу. Его бессмысленное присутствие станет тяготить ее, а он не будет знать, куда деваться, чтобы не мешать ей, как когда она моет пол и постепенно загоняет его в угол, пока наконец он не сдастся и не отправится на улицу купить газету. Ей начнет казаться, что он следит за ней, смотрит, во сколько она уходит и во сколько возвращается. Она станет говорить по телефону тише, чтобы он ее не слышал, внезапно почувствует вину за то, что завела столько знакомых и так много болтает. Она-то, в отличие от него, смогла создать себе уютный кружок, который не уйдет от нее вместе с рабочим контрактом. Она пока что не вышла на пенсию, но работает только до четырех, а по вечерам занимается аквааэробикой, пьет кофе и играет в бридж с подругами и родственниками. Она в курсе всех деталей жизни их детей. По вечерам она истязает его подробнейшим перечислением достижений внука, кудахчет как курица: он уже ползает, уже говорит «мама», научился сам засовывать ложку в рот. А еще постоянно показывает ему фотографии:
– Смотри-смотри, у него твой нос.
– Бедняга.
– Ну не ворчи, когда мы познакомились, я же в твой нос как раз и влюбилась, подумала тогда: вот это нос, сразу видно, личность недюжинная
Вот такая у него жена: ласковая, преданная и любит командовать. Таскает детям крокеты в контейнерах, но это лишь предлог, чтобы выяснить, что за сериалы они смотрят, сколько зарабатывают, какую одежду прикупили себе на сезон и как зовут друзей, которые им звонят. Все это она делает от души, без всякой задней мысли, и всегда знает, какой подарок их порадует. Она молча все подмечает и записывает, из нее вышел бы отличный полицейский. «Им надо купить соковыжималку, у них нет, новые полотенца, а то старые совсем уже неприличные, коляску для малыша, старая-то сломалась…» Его жена поддерживает связи с подругами и с семьей, и эти связи будут греть ее всегда. А для него сегодня вечером огонь погаснет и он останется один во мраке и холоде.
Он в ужасе. Да, именно в ужасе и раскаивается, что не подумал об этом заранее и не разработал плана. Дело Лосано: чем занять двадцать четыре часа, в каждом – по шестьдесят минут. Как наделить смыслом то, в чем смысла нет. Как преодолеть
