силы на борьбу со своим противником, на иное уже сил не оставалось. Да он не сидел сложа руки. Он творил много и успешно, и даже был почитаем средь высокого общества Нибиру, за великого творца и зодчего: его творения пользовались спросом, а вельможи сочли за честь быть им изваянными. Но сам он понимал, что как бы он не пыжился, как бы не изображал на своем лице присутствие божественного дыхания, все, что бы он ни делал, то, по сравнению с этим, было лишь изделием ремесленника. И завтра кто-нибудь другой встанет на его место, и на его творения больше никто не обратит внимания а его самого никто и не вспомнит. А вот это – не существующее уже изваяние, будут вспоминать еще очень долго. Оно долго еще будет будоражить умы людей, воспеваясь ими в песнях и пересказываясь в сказах, в их воображении дорисовывая свой образ до невообразимых высот, а его ваятеля назовут великим творцом. Возможно и у него получилось бы что-нибудь достойное воспевания многими поколениями, но борясь со своим извечным соперником наговорами и науськиваниями, он только и пытался превзойти его, не задумываясь о том, чтобы сделать что-то ради самого творения, не соревнуясь напрасно. И так, растрачивая свое умение на изделия одноразовые – недостойные памяти, или на жалкие попытки повторить созданное и сделать лучше, не пытаясь достигнуть чего-то своего; оставляя многое после себя, он не смог оставить ничего. Ему вдруг стало жалко и это творение и его создателя, которого он так ненавидел. Он ведь даже не прилаживал своей руки к этому. Они – власти, сами так решили: что то из-за чего происходит столько нехорошего и из-за чего люди даже начинают увечить друг друга, то – следует уничтожить. Его коробило, что причиной этого, было лишь это, а не кощунственность самого только замысла замаха на божественное, с желанием сравниться с бессмертными. Но обвиняя, он боялся сам сознаться себе, что если бы подобная мысль посетила раньше его голову: смог ли бы он сам удержатся от соблазна, быть первым кто сделает это? Может быть именно то, что этого не случилось, злило его больше всего. Новый энси, раздраженный вечными склоками своих зодчих и ненужной болтовней об этом в городе, пожелал узнать их природу, а узнав, повелел устранить причину. Кроме того, шум поднятый неразумными поборниками устоев, только усилил любопытство простого люда, которое не в состояние остановить даже страх перед преисподней. Что не могло не волновать, только приступившего к своим обязанностям градоначальника.
***
Настойчивый стук в дверь, заставил обитателей дома встать раньше обычного. Нанум, недовольный нерасторопностью заспанных рабов, ругаясь про себя, приказывал узнать, кого принесла нелегкая, и гнать их в три шеи, если это опять кто-то из бродяг – под коими также разумея недоброжелателей, да и просто, вдруг прибавившихся у его дома ротозеев. Слыша в передней, не прекращающейся шум и голоса, и видя, что его поручение не исполняется, рассерженный, прикрывшись, он сам решил разобраться с нарушителями спокойствия и с ленивой прислугой. Однако спустившись и увидев пришедших гостей и виноватые взгляды рабов, он понял, что никто из домочадцев не в силах им противостоять. Стражи во главе с молодым и оттого преисполненным рвения десятником, пришли с предписанием энси: обыскать дом, дабы подтвердить или опровергнуть обвинения в безбожии, выдвинутые против его хозяина, и если в доме действительно обнаружатся богоборческие творения, подвергнуть это пленению, а ваятеля обязать явиться на суд божественного сонма. Нанум перегородил стражам проход, пытаясь убедить их, что в этом нет необходимости, так как он сам собирался представить свое изваяние – тем самым не отрицая нахождения в доме истукана. А приглашая благородного са-каля самому взглянуть на него, чтобы убедиться в его божественной природе, настаивал, чтобы десятник вошел один, дабы не смущать обитель посещаемую богами.
– Вперед! – Решительно приказал десятник, преисполненный праведного гнева, внутреннее возмущаясь: как этот гнусный поклонник Тиамат – мог подумать, что его – сумевшего в столь юные годы дослужится до звания десятника городской стражи – легко будет обратить в свою веру. Да еще иметь наглость утверждать, что это обиталище нечисти, могут посещать боги. Всем известно, что почитатели Тиамат, вознамерившей возродиться и набраться сил новым потопом, каждую ночь приносят своей госпоже кровавые жертвы в виде невинных душ убиенных ими младенцев, чтобы из бушующих волн бездонных вод, воскресить ее необузданного супруга Абзу и ввергнуть мир в век бесконечного мрака безвластия. Правда новоиспеченного предводителя стражей, всегда удивляло, откуда они их каждую ночь достают, и кто так своевременно обеспечивает их чернодейства жертвенной плотью, но каждый раз со страхом отгонял от себя эти мысли. Даже искра сомнения, не должна посещать голову последователя истинной веры.
Ворвавшись в глубину двора, и сразу же натолкнувшись на то, зачем пришли, стражи увидев исполинов, будто замерших – сошедшись в вечной битве, сами в страхе забылись, с суеверным почтением глядя на поединок великих. Их са-каль, тоже на миг подвергшись общему оцепенению, невольно с восхищением взирал на изваяние, но тут же со злостью отбросил нахлынувшие чувства, прикрикнув на застывших подчиненных:
– Что встали?! Языческих истуканов не видели?! Грузите это мракобесие на волокушу и вывозите! Энси и сонмище жрецов будут решать, что с этим делать.
Стражники, очнувшись от окрика, водрузив истукана на полозья, желая усердием загладить невольную вину перед начальством, с ожесточением начали крушить и переворачивать все в доме, вымещая злобу за собственный страх. Один из учеников, попытавшийся воспротивится произволу, тут же был отброшен и бездыханный грохнулся с окровавленной головой. Желание мешать стражам, выполнять свою работу, у остальных тут же отпало. Выволоча на улицу упирающегося ваятеля, продолжавшего клясть их срамными словами, стражники закинули его в ту же волокушу и погнали ее к рукотворной горе.
Священный круг жрецов и лучших людей города во главе с машкимом Нибиру назначенного новым энси, на храмовой площади у подножия великого дома неба и земли провозгласил свой приговор. Творцу запрещалось впредь заниматься ваянием, зодчеством, либо иным отображением божественного сотворения, будь то рисование или начертание надуманных молитв, и он с позором изгонялся за пределы стен города, но сначала должен был лицезреть на то, как созданное им творение, прежде им так оберегаемое, будет истлевать в языках пламени. Стоя перед высоким престолом опустив голову, старый ваятель молчаливо выслушивал, смирившись с уготованной ему участью, но услышав приговор в отношении изваяния, вздрогнул, и пав ниц, своим упрямством и крепостью веры к черным богам, крайне рассердил жрецов, со слезами
