уже можно увидеть явственные признаки венециановского „раннего реализма“. Поэтому поэтика Венецианова оказывается ближе не к поздним работам Боровиковского или современным ему произведениям Кипренского, а к новому, наступающему этапу в русской литературе. Глядя на портрет Путятиной, трудно отделаться от мысли, что перед нами тип барышни, столь любимый Пушкиным и так занимавший его: „... что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные нашим рассеянным красавицам“ („Барышня-крестьянка“). Вспомним и пушкинские строки о его Музе из „Евгения Онегина“:
„И вот она в саду моем
Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах,
С французской книжкою в руках“.
39. Василий Андреевич Тропинин.
ПОРТРЕТ НИКОЛАЯ МИХАЙЛОВИЧА КАРАМЗИНА.
1818. Холст, масло. 62,6x48,3. Гос. Третьяковская галерея.
Приобретен П. М. Третьяковым в 1880 г. у Е. Селивановской.
По сообщению Н. Рамазанова, первого биографа художника, „в 1818 году Тропининым был написан, в Москве же, портрет Николая Михайловича Карамзина, для Семена Иоанникиевича Селивановского“[134] известного московского книгопродавца и владельца типографии. Желание издателя заказать портрет именно в этом году понятно — только что вышли в свет первые восемь томов с таким нетерпением ожидаемой всей мыслящей Россией „Истории Государства Российского“.
А. С. Пушкин вспоминал впоследствии, что „появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление... Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили“. Появление сочинения Карамзина стало, по словам Вяземского, „эпохой в истории гражданской, философической и литературной нашего народа“. Родственник Вяземского выразил чувства большинства читающей публики, утверждая, что „Карамзин — наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в двенадцатом годе“[135].
В тот год Карамзина в Москве не было — он уехал в Петербург еще в 1816 году. Поэтому обращение к Тропинину объясняется не только его мастерством и растущей популярностью, но и тем, что живописец прекрасно знал черты лица „нашего Ливия“. В 1815 году он рисовал и писал Карамзина с натуры, по его этюду была сделана гравюра, открывающая том сочинений писателя, причем темпераментный по живописи и остро выразительный, передающий энергию ума портрет этот принадлежит к лучшим созданиям художника[136]. Большой портрет из Третьяковской галереи, написанный по памяти, заочно, официальнее и суше. Строгость композиции и сдержанность колорита объясняется, очевидно, еще и тем, что перед художником на этот раз ставилась задача создать портрет ученого, мыслителя, гражданина. Поэтому так строго сомкнут рот, так проницателен взгляд, так ощутимо напряжение мысли, подчеркнутое резкой складкой между бровями.
40. Василий Андреевич Тропинин.
ПОРТРЕТ ПЕТРА АЛЕКСАНДРОВИЧА БУЛАХОВА (?).
1823. Холст, масло. 66x55. Гос. Третьяковская галерея.
Приобретен П. М. Третьяковым.
Портрет написан в период высшего творческого подъема Тропинина — в этом году на пасху он получил вольную, его искусство официально признается Академией художеств, и, может быть, потому художник гордо подписывается на лицевой стороне лучшей своей работы — „Булахова“ — редкий случай в его практике. Богатая рефлексами живопись портрета, вдохновенно свободная, почти импровизационная, являет превосходный пример созвучия с характером образа. Краски и сейчас сохранили замечательную свежесть, нежно-розовые, зеленоватые, синие, дымчато-серые тона, то смело сопоставленные, то привольно сливающиеся воедино, рождают атмосферу радости жизни, покоя, светлых раздумий. Освобожденные от жесткой зависимости от формы и фактуры, красочные мазки выражают „не сами предметы, а их духовную сущность, связанную с человеком, внутренний мир которого они овеществляют в гармонии цвета“[137]. Так же раскован и заразительно привлекателен герой портрета — его удобная, естественная поза, открытое, оживленное приветливой полуулыбкой лицо, говорящее о запасе молодости, веселья и доброты в его натуре, подчеркнутая „домашняя“ непринужденность одежды совершенно лишены какой бы то ни было официальности. Картина открывает ряд так называемых „халатных“ тропининских портретов, продолжающих давнюю традицию русского интимного портрета, но с еще более программной определенностью противостоящих парадности, демонстрирующих ценность частного человека, достоинство и радости его „домашнего“ бытия. Однако в такой программе ни в коем случае нельзя видеть прозаизации и бытовизма — „халатные“ портреты Тропинина (вспомним кроме „Булахова“ хотя бы его портрет Пушкина) овеяны поэзией искусства, артистизма, изящной словесности, творчества, дружеских встреч, сердечной близости.
Кто изображен на картине? Фамилия Булахова написана на подрамнике холста, и было бы крайне соблазнительно видеть в модели Петра Александровича Булахова (1793—1835), популярного московского певца, исполнителя и сочинителя песен и романсов, отца известного композитора. „Бархатный золотистый“ тенор Булахова, по воспоминаниям современников, „лился как ручей, звучал как червонец“. Созданный художником образ не противоречит сведениям о натуре певца, который с „непомерной любовью к музыке... соединял удивительную беспечность характера... Необыкновенное его добродушие и наивность привлекали к нему все сердца...“[138]. Персонаж Тропинина держит в руке томик „Вестника Европы“, где в 1823 году была напечатана песня Булахова „Три наслаждения в жизни нашей“. Однако есть и иные, отрезвляющие соображения — описание артиста в паспорте и дошедшее до нас литографированное его изображение не совпадают с тропининским героем[139], а в каталогах галереи, начиная с 1893 г., произведение значится как портрет „Г-на Булакова“. Во всяком случае, перед нами человек из мира гостеприимных московских особняков, из круга московской интеллигенции, пристрастным певцом которого был Тропинин.
41. Василий Андреевич Тропинин.
АВТОПОРТРЕТ С КИСТЯМИ И ПАЛИТРОЙ НА ФОНЕ ОКНА С ВИДОМ НА КРЕМЛЬ.
1844. Холст, масло. 106x83,5. Музей В. А. Тропинина и московских художников его времени.
Поступил в 1969 г. от Ф. Е. Вишневского, ранее в собрании Е. К. и 3. Б. Крыловых.
История создания картины связана с важным для Тропинина моментом признания его заслуг — в декабре 1843 года он был избран почетным членом Московского художественного общества, что и побудило живописца приняться за написание автопортрета. У поклонников его искусства это произведение имело большой успех, поэтому мастер несколько раз его повторял — так, в ГТГ хранится авторский вариант 1846 года, возможно, купленный по подписке за 1 000 рублей
