это из-за неприятностей, которые им наши доставляли, понося, побивая, ругая и угрожая часто и громко, и другие досады причиняя.
[Раздел 9]
Сентябрь
Дня 3. Годовщина въезда нашего в Ярославль. Не сдержали своего слова, пообещав, что мы недолго будем в нем отдыхать. Уже год минул, а Господь Бог знает, где еще свобода. Пусть же все по воле Божьей делается.
Дня 4, 5 et caeteris diebus[280] начали к нам вести чаще доходить, что коронный посол уже под Смоленском должен быть и уже 70 лучших бояр к нему навстречу выслано. Поэтому Салтыкову и дьяку, одному из наших приставов, приказано прибыть в Москву для совета. Салтыков [не] поехал, будучи больным, но, знать, по другой причине, а дьяка обвинили еще до поездки к царю и самого в Ярославле в тюрьму заключили.
Дня 7. В ночь с четверга на пятницу один товарищ, человек чистой совести и набожный во всех своих делах, который, будучи суровым новокрещенцем, по милости Божьей, стал католиком, причем очень хорошим, дав обет вступить в бернардинский орден святого Франциска, сам вычитал на небе, в видении, ниженаписанные слова. Перепуганный видением, он примчался и записал их, хорошо запомнив, videlicet[281]:
Corpus теит flagellatum est obtinetulo поп unuin vulnus,
Regnum tamen теит поп est intraturus tie quidem unus.
Omnes facti sunt nequam, omnesque rixosi,
Ideoque debent gustare omnes poculum mortis doloroai.
Quis igitur pass/debit rcgnum meum? Forsitan boves?
Spreti sunt legem meam ad unum usque omnes.[282]
Слова дивные и страшные. А так как такие вещи трудно запомнить, многие, узнав о них, не хотели этому верить. Но он поклялся своей душой перед капланами и подтвердил увиденное, хотя и без этого ему вполне можно было верить. Такие стихи он бы сам написать не сумел и не осмелился бы, лишь для утверждения веры он это сделал. Тогда немало наших содрогнулось из-за видения, и было из-за чего, ибо, наверное, именно нам и для нашего предостережения было послано оно от Господа, потому что между нашими возникали жестокие ссоры и распри. И другой товарищ его той же ночью во сне видел какие-то чудесные черты на небе, нарисованные светом месяца, проходящие перед месяцем, между которыми была виселица со злодеями. А третий той же ночью видел, как облатка в руках каплана при воздвижении рассыпалась.
Кроме всего этого, прошлой ночью видели не во сне, а наяву — “москва”, также и наши стражники все, как один, соглашались, хотя в разных местах стерегли, — что месяц, который в то время был в полнолунии, сперва на четверть, потом наполовину и, наконец, весь исчез. Тогда все эти дела казались каким-то предзнаменованием либо “москве”, либо также и нам самим, предзнаменованием, о котором нам в заключении узнать печальнее, нежели на свободе. Грешно жили и Господа Бога гневали беззакониями нашими. Однако, так как ни Даниелю, ни Иожефу толкования не было, мы вверили будущее Господу Богу.
Дня 19. Сам пристав in secretis дал знать пану воеводе, что точно коронный посол должен быть в их земле, а именно в Можайске, где его решено задержать, чтобы царь успел возвратиться в Москву, ибо его в то время еще там не было. И другие осведомители говорили согласно с этим. Частично мы этому поверили и рады были, а отчасти нет, особенно когда приказали готовить нам печи к зиме и ясно стало, что еще конца тамошней их внутренней смуте не видно. Твердили не так о Дмитрии, как о Петрушке в Туле, что он находится в этом городе в крепкой обороне от Шуйского, отвечая вылазками и стрельбой. И, покуда не вырос, он удовлетворен тем, что захватил землю и крепости. Ибо говорили, что он очень молод. Тогда не ожидали мы скорого освобождения, однако все в руках и в силе Господа Бога всемогущего.
Дня 20. Приставы говорили, что Карл[283] в Инфляндии нанес поражение большому войску королевскому и занял 12 замков.
Дня 25. Понравились друг другу двое невысокого положения, после чего, propter evitandum periculum concupiscentiae,[284] не препятствовали им в церковной помолвке, поэтому мы в заключении и свадьбу справили.
Дня 26. Были такие разговоры, что коронный посол точно должен находиться в Можайске, а именно в 18 милях от Москвы, однако делали вид, что он едет не столько для нашего освобождения, а для того, чтобы обвинить в предательстве царя. Также о коронном войске говорили, что оно за границей.
[Раздел 10]
Октябрь
Дня 1. Говорили о великой битве, в которой двух думных бояр Шуйского поймали (якобы для Дмитрия) и побили очень много его войска. Действительно, было что-то похожее, и им тяжко приходилось, ибо в тот же день слышали наши в городе, что зазывали на войну, обещая большую награду, но охотников не находилось.
Дня 8. Снова слухи о другой битве дошли, что Шуйского под Серпуховом поймали, а войско его разгромили.
Дня 14. Очень много раненых и здоровых возвращалось сюда из войска по своим дворам.
Дня 18. Разные вести, но много неверных, что Шуйский потерял Серпухов.
Дня 20. Тогда то и дело возобновлялись слухи, videlicet, что сторона Шуйского ослабела и войско должно было отступить к Москве, проиграв решающее сражение, о котором упоминалось выше.[285]
Дня 25. Пришли к пану воеводе тайно письма от того испанца, который уже раньше писал ему. Не останавливаясь на том, каким храбрым был этот человек, который отдавал их одному из наших при такой большой и постоянной страже, не спускавшей никогда с нас глаз, я думаю, важнее здесь представить только пункты из его писем, пространно написанных на испанском языке, о частых битвах Шуйского с Болотниковым, которого он называет все же гетманом Дмитрия. К тем чернецам, среди которых находился испанец, доходили известия более верные, нежели к нам, а он от чернецов все знал, живя вместе с ними немало, хотя и очень стесненно, под особой стражей, в жестокой нужде.
Передаю здесь те самые пункты, которые содержались в письме вышеупомянутого каплана Николая де Мелло.
“Уверяет сперва, что то, о чем он пишет, — это истинная правда. Извещает о происшедшем с 12 мая до того дня. Войско царя Дмитрия,[286] которое в то время около Калуги стояло, вступило в битву с войском Шуйского, у
