мечтавшие поскорее вернуться к нему обратно. К тому же и сами дома стояли не в ряд, а как попало, образуя замысловатые уступы и впадины, отчего и вся улица казалась нетрезвой и слегка подгулявшей. Прямо перед домами лежали кучи бревен, мешавшие проезду, отчего Климентию приходилось направлять сани то в одну, то в другую сторону, объезжая их, что он неизменно сопровождал недовольным ворчанием.
У Аввакума сложилось впечатление отсутствия твердой хозяйской руки и единодушия между соседями, которые жили, судя по всему, особняком, каждый сам по себе, не заботясь один о другом. Вспомнились слова Климентия о тараканах в чугунке, где ни один не желает уступать другому. Все это усугублялось наличием огромных сугробов, меж которыми хозяева проложили узкие проходы в свои жилища, отбрасывая снег прямо на проезжую часть.
Приглядевшись, Аввакум обнаружил полное отсутствие вблизи человеческого жилья каких-либо строений для содержания скотины; не слышалось привычного для русского уха мычания коров или блеяния овец, и лишь изредка, будто по команде, то здесь, то там из-за ворот раздавался злобный лай одинокой, словно чего-то опасавшейся, собаки, тогда как в любом ином селении они бы без умолка тявкали на приезжих, давая знать о своей круглосуточной «службе».
Казалось, сибирские поселенцы пришли сюда ненадолго и их заботило лишь одно: как бы прожить сегодняшний день, а там видно будет. На всем лежала печать временности и неустроенности, как это бывает у постоянно переезжающих с одного на другое место людей, которые никак не могут определиться и выбрать себе постоянное жизненное пристанище.
Удивило его и то, что им не встретился ни один прохожий, хотя темнеть еще только начало. Лишь изредка в том или другом доме открывалась со скрипом дверь, и чья-то кудлатая голова высовывалась наружу, но, увидев, что едут не к ним, вновь скрывалась внутри. Так они и ехали по безмолвному, больше похожему на призрак городу, где если и теплилась жизнь, то таилась она вдалеке от посторонних глаз и обитатели его не желали иметь ничего общего с вновь прибывшими путниками.
Когда же они подъехали к городским воротам, ведущим в верхнюю часть города, то там перед разожженным костром стояло несколько вооруженных стрельцов, которые недружелюбно глянули на них, а один шагнул к саням и схватил крайнюю к нему лошадь под уздцы.
— Кто такие? — грубо спросил он.
Остальные же подошли поближе и принялись бесцеремонно разглядывать возницу и протопопа.
— Патриарший служитель, — степенно пояснил Климентий и полез в дорожную суму, чтоб достать сопроводительную бумагу.
— Того самого, что велел кукишем креститься? — с издевкой поинтересовался один из молодых стрельцов.
— Вот-вот, правильно! — тут же поддержал его Аввакум. — Именно кукишем креститься собака Никон приказал, лучше и не скажешь.
— Эй, Мирон, ты язык-то попридержи, — зло произнес стрелец, взявший лошадь под уздцы. Он явно был главным над остальными караульными.
— А чего мне бояться?! — дерзко отозвался молодой говорливый стрелец, сверкнув крепкими белыми зубами. — Бойся, не бойся, а правду говори. Так меня отец мой учил.
— Ладно, угомонись, — оборвал его старший. — Давай бумагу. — И взял из рук Климентия свиток с привешенной к нему патриаршей печатью. — Тут сказано, что с семьей протопоп едет. Где она, семья-то? — спросил он, быстро пробежав глазами по тексту.
— Остались передохнуть, не доезжая до Тюмени, — со вздохом отвечал Климентий, полагая, что сейчас он наверняка получит от начальника караула, что называется, на орехи. Так оно и вышло.
Стрелец подошел к нему вплотную и с расстановкой произнес:
— Куда же ты, морда татарская, смотрел?! Да с тебя башку снять мало, что вверенных тебе посыльников растерял! Вот сейчас велю всыпать тебе плетей по первое число, будешь знать.
От этих слов возница съежился, втянул голову в плечи и жалобно запричитал:
— Господин стрелец, пощади! Хворые они были, и если я бы не разрешил им остаться, то померли бы по дороге. Как есть померли бы…
— То не твое дело. Все в руках Господних. Ты за головы отвечаешь, а не за то, живы они али нет. Как же пускать тебя, когда всех ссыльных не довез? Так, ребята, говорю? — обратился он к остальным караульным.
— Верно, Кондратий, говоришь, — поддержали они его, но по улыбкам, что блуждали на их лицах, Аввакум понял, дело обстоит совсем не так, как подавал его начальник караула.
Понял это и Климентий и тут же засуетился, сунул руку в дорожную суму и извлек оттуда серебряную полтину, которую с поклоном протянул старшему караульному со словами:
— Вот, прими от меня малую мзду за провинность мою. Только пропусти, Христа ради, а уж со своим начальством сам как-нибудь Договорюсь.
— То меня не касается, — отмахнулся стрелец, принимая полтину и засовывая ее за пазуху, — поезжай и помни, тут Сибирь, и порядки у нас строгие, не в пример лапотной России. В следующий раз, коль попадешься, точно прикажу выпороть.
Климентий благодарно поклонился ему и подхлестнул лошадей. Чуть отъехав, он повернул голову назад и, сплюнув на снег, грязно выругался, а потом добавил:
— Вот, батюшка, и познакомился с нынешними порядками. Каково? И это только начало, а дальше еще чище будет.
— Отчего же так? — в недоумении спросил его протопоп. — Откуда такие строгости?
— А здесь все так: кто старше по чину, тот и прав. И спорить с ним не смей. Вот сам посуди: какое их дело — кого и сколько везу? Мне за то перед своим начальством ответ держать. Так нет, дай ему только повод, чтоб деньгу с меня получить, а там хоть трава не расти.
— Травы пока особо и не видно, — рассмеялся протопоп, — моя бы воля, сказал бы я им все, что думаю.
— Избави бог, — отмахнулся от него Климентий, — только бы хуже себе сделал. Отправят на съезжую, продержат, хорошо, если ночь, а то и больше, пока разберутся. Нет, лучше уж заплатить, чтоб отвязались. Нигде таких порядков не встречал, сколько по Руси-матушке езжу. Только здесь, в Сибири, этак себя ведут. Страна дикая и народ под стать ей живет, натерпишься с ними ужо.
— Там видно будет, — отвечал протопоп, в котором, наоборот, пробудились непонятная веселость и прилив сил. — Мне на моем веку пришлось всякое повидать, авось и здесь слажу с народом.
— Твои слова да Богу в уши, — только и ответил Климентий, настроенный более мрачно…
Меж тем они начали взбираться на высокую гору по узкой, накатанной сотнями других саней дороге, которая вела в верхний город, где и располагались
