пакете.
– А ты что делала?
– Ела, конечно. Что, по-твоему, с ними еще делать? Вкусные, заразы.
Таина подвинулась очень близко и взяла меня за руки.
– А больше ничего не было.
– Ничего?
– Клянусь жизнью своего малыша, – сказала она, и я сразу ей поверил. – Ну что, мир?
Я молчал, потому что в глубине души не винил Марио, Таина так красива! Но в то же время мне хотелось с ним поквитаться, только я не знал как.
– Мир? Или как? Чего молчишь, блин?
Я кивнул. Злиться на Таину было невозможно.
– Хорошо. Я хочу кое-что тебе показать, – прошептала Таина, а шептала она редко. – Мне так нравится айпод. Я его слушаю, но только по ночам.
Мы встали с дивана (я помог Таине поднять ее беременное тело, которому оставалось всего несколько недель до родов), и она подвела меня к стенному шкафу. Полки и пол были завалены детскими музыкальными инструментами: детский маракас, детская труба, маленькие бонго и барабан, укулеле, детское пианино и маленький синтезатор, батарейки в котором давно разрядились.
– И ты на всем этом играешь? – спросил я, но Таина не ответила.
Еще здесь были полученные Таиной музыкальные награды и школьные дипломы, а также кучи ее детских фотографий, и на всех она пела. Семилетняя Таина в джинсах и футболке с Винни-Пухом стояла перед микрофоном, и микрофон был больше ее лица.
– А ну отдай. – Таина выхватила фотографию у меня из рук.
– Можно посмотреть?
– Нельзя. – Она как будто защищалась. – Мать не покупала мне игрушки. Она все свои гроши тратила на музыкальные инструменты, чтоб их.
– И ты умеешь на них играть?
– Да, умею, доволен? Я вообще не их тебе хотела показать. – Она указала на самую верхнюю полку и скомандовала: – Достань вон то.
Сама она не могла дотянуться.
Верхняя полка была забита стопками пластинок, тут имелись все три скорости: 78, 33⅓ и 45 оборотов в минуту. «Сеньор 007» Рэя Барретто, «Коса Нуэстра» и «Ло Мато» Вилли Колона, «Оменахе и Лос Сантос» и «Асукар Негра» Селии Крус, «Фиеста Борикуа» Исмаэля, «Эль Сонеро Майор» Риверы, «Эль Гран Комбо», Рубен Блейдс; были и более старые альбомы звезд вроде «Лос Панчос», Шавьера Кугата, Исраэля Фахардо, Тито Пуэнте, Мигелито Вальдеса, Рамона el Jamón[118] Ортиса, Мачито, Ла Лупе, и Ирис Чаконы, и знаменитый альбом Нестора Кастильо «Короли мамбо поют песни о любви»[119]. Приложив некоторые усилия – пластинка была в самом низу стопки, которую я снял, – Таина показала мне альбом Эктора Лаво La Plancha.
– Твоя мама, да?
Я взял в руки старую пластинку на 33⅓ оборота. Бессмысленно великолепная, с улыбкой на лице, в лифчике и крошечных трусиках лежала на гладильной доске юная крашеная блондинка с контактными линзами фиалкового цвета. Стоявшие за доской Эктор Лаво и музыканты с раскаленными утюгами в руках готовились отутюжить ее, как следует.
– Очень симпатичная, – сказала Таина.
– Не очень естественная, – ответил я.
– Все девушки неестественные, придурок. Косметика, каблуки и еще до фига всего.
Мы услышали, как заворочалась донья Флорес. Что-то сказала стенке насчет Петы Понсе. Спросила стенку о чем-то.
Таина забрала у меня пластинки, мы поскорее убрали все обратно в шкаф, и Таина повела меня к двери.
– Пета Понсе. Ты же будешь со мной, да?
– Конечно.
Я подумал, что она сейчас поцелует меня, как в тот раз, и повернулся к ней.
– В следующий раз не забудь кока-колу. Кому нужна пицца без газировки?
И Таина закрыла за мной дверь.
Недобрый это был вечер. Таина дала шанс Марио; может, он ей даже нравился. А меня не поцеловала на прощание. Как жестокосерды боги, думал я. Есть жизнь вечная, но вечной молодости нет. Есть дар предсказывать будущее, но твоим словам никто не верит. Есть фотография горячей девчонки в лифчике и трусиках, но эта девчонка – твоя мать. И Таина не поцеловала меня.
Песнь двенадцатая
– По-моему, твоя мать на меня злится, поэтому я хочу приготовить для нее что-нибудь по-настоящему вкусное, – сказал по-испански отец. И спросил, могу ли я одолжить ему сотню долларов. Я подумал, что это хорошая, просто отличная мысль.
– Ты как-то готовил seco de chivo – очень вкусно было. – Я тогда попробовал, и мне понравилось, а мама ни кусочка не съела. Даже сходила за бигмаком, чтобы показать, какая гадость это seco de chivo.
– Хочу купить цветов, pernil (я его запеку), бутылку «Чивас» (твоя мать любит «Чивас») и какую-нибудь старую пластинку, только я не знаю какую. И еще новые туфли.
– Ты знаешь ее размер?
– Нет, но я захвачу с собой ее туфлю, покажу в магазине.
Отец говорил дальше, а я сообразил, что все это он собирается сделать не потому, что хочет извиниться или еще что, а потому, что у мамы день рождения. Мама, как все Свидетели Иеговы, не отмечает дни рождения. Ни свой, ни отцовский, ни мой, ни чей-нибудь еще. Но отца это не останавливало; он всегда устраивал маленькие праздники для нее или для меня. Когда у него еще была работа, на мой день рождения он водил меня в кино или на трибуны стадиона «Янки». А купленные маме подарки специально заворачивал, потому что как Свидетель Иеговы мама не могла получать подарков. Но отец их заворачивал, потому что знал: мамино любопытство пересилит. Она протестовала. Просила у своего Бога прощения. Но под конец всегда сдавалась.
– Я даже буду подавать на стол, – объявил папа.
– Sí, claro[120], Pa, у меня есть для тебя сотня долларов. – Я только что отдал собаку и временно процветал. Хотя большая часть денег предназначалась донье Флорес, потому что Сальвадор говорил: Пета Понсе прибудет из Пуэрто-Рико уже через пару дней. Таина попросила меня быть рядом, и ничто и никто, ни ангелы, ни демоны не смогли бы помешать мне, когда espiritista явится к ней в дом.
– Я горжусь тобой. – Отец сжал мое плечо, и я почувствовал себя счастливым. Дело было не в деньгах. Дело в том, что отец способен попросить меня, не испытывая неловкости. Как бы мне хотелось, чтобы мама тоже так могла, хоть немного. Но мама все держала в себе, предпочитая прятать чувства за гневом или язвительными шутками.
– Я найду работу и все тебе верну.
– Да ну, пап. – Потому что он мой папа и я должен ему больше чем деньги. – У тебя есть работа. Ты готовишь, убираешь, выгуливаешь моих собак, кормишь их и все такое.
– Нет-нет, – твердо сказал отец. – Мне нравится выгуливать собак. А готовлю и убираю я только ради того, чтобы не мучиться угрызениями совести, пока не найду работу.
Отец был хроническим безработным. Стоило ему найти место, как его почти сразу увольняли. Отец вечно твердил, что власти виноваты, что боссы ни для чего не нужны. Что сообщество богатых держится на страхе перед тем, что в один прекрасный день бедные, доведенные до отчаяния, вышибут двери, ворвутся незваными, станут грабить особняки и затопчут персидские
