меня медленно и уверенно билось сердце Артура. Я заставила себя успокоиться сильным, ровным темпом.
«Он жив».
Это было все, что мне было нужно — на данный момент.
— Еще час, хорошо? Тогда… мы… — его голос был немного невнятным, когда он быстро погрузился в сон. Он задремал.
— Хорошо, Артур. Я могу подождать еще час, прежде чем допросить тебя.
Считая минуты в голове, я лежала неподвижно и молчала.
Мне следовало утешиться в его объятиях, но вместо этого меня мучил только страх.
Прошел день.
В одно мгновение наступал рассвет, а в другой — сумерки.
«Как один час превратился в десять?»
Я оставалась непреклонной и бессонной в его объятиях в течение запрошенного им часа. Как только время вышло, я попыталась разбудить его, но потерпела неудачу — Арт отмахнулся от меня, как от назойливого насекомого, и завернулся в одеяло. Он снова отключился прежде, чем я смогла вырвать его из его жадных снов.
Прошел еще час.
Я училась на своих прошлых ошибках и больше не повторяла их. Перевернув его на спину, я не дала ему спрятаться. Я дала ему пощечину. Сначала осторожно, но потом еще сильнее, пока он не встал из цепкого сна и не открыл глаза.
И там я поймала его в ловушку.
Я не позволила ему снова утонуть. Я поймала его в свои сети, болтала, расспрашивала и стала такой назойливой, что он смеялся и игриво толкал меня.
Даже когда Арт вылез из-под одеяла, чтобы принять душ, я последовала за ним, сплетничала и стала раскрученной версией погодного канала, торговой сети и станции самопомощи, — все для того, чтобы его мысли были здесь, со мной, а не в пучине сотрясения мозга.
И это сработало.
После душа Артур был настороже.
Мы забрались в постель после набега на кухню за кукурузными хлопьями и фруктами и провели день бок о бок. Мы не удалялись далеко от спальни, но превратили пространство в нашу гавань, и впервые с тех пор, как я проснулась привязанной к заднему сиденью фургона, приветствуя страшную байкерскую битву, я обнаружила кусочек обыденности.
Я обожала это.
Артур потерял резкость в спорах, присущую прошлой ночью, и мы оба проигнорировали наш незаконченный аргумент в пользу податливости и единства.
К концу дня моя головная боль превратилась в легкую пульсацию, а с помощью нескольких обезболивающих полностью исчезла.
Я никогда раньше не проводила в постели целый день. Никогда не могла оставаться на месте достаточно долго или терпеть свою собственную компанию, поскольку это только подчеркивало отсутствие у меня прошлого. Но киномарафон, которому мы предавались, смеясь над чужими несчастьями и смотря за любовниками посреди неприятностей, был редким и желанным.
Иногда Артур переворачивался и прижимал меня к себе. Утыкался носом в мою шею, и мы смотрели на мелькающую сцену, не отрываясь друг от друга.
Это были мои любимые времена.
Краткие моменты, когда мы были не более чем мужчиной и женщиной, уютно устроившимися в постели, наблюдая за жизнью других людей для разнообразия. Это заставляло меня сиять и причиняло боль.
Все это время было с ним… неописуемо.
Но так долго это было… невыносимо.
Последний эпизод шоу, который мы смотрели, закончился, и Артур посмотрел на меня своими зелеными глазами. Напряжение не прошло, и он выглядел почти пустым — пустым от той живости, к которой я привыкла.
«Он выглядит потерянным».
Коснувшись его щеки, я усилием воли заставила свою панику остаться незаметной. Если бы Арт хотел поговорить со мной о своих симптомах, то сделал бы это. Я не могла его заставить. Не хотела заставлять его сталкиваться с тем, к чему он, возможно, не был готов. Но в то же время это было все, о чем я могла думать.
Чем дольше мы смотрели, тем сильнее становилось вожделение. Мои соски затвердели, и Арт сцепил руки поверх простыни.
Я переместила пальцы от его щек к губам. Его рот приоткрылся, цвет глаз изменился от ярко-зеленого к лесному. Я наклонилась, чтобы поцеловать его. Жаждала его вкуса. Отчаянно.
Потом… в его животе заурчало.
Громко.
Шум превратил сексуально заряженный момент в комедийный.
Я смеялась.
Опустив руку с его лица на его живот, я потерла его рельефный пресс.
— Голодный?
Артур ухмыльнулся, выглядя моложе своих лет и далеко не так страшно, как в коже, не продуваемой ветром и пылью. Его идеальные зубы были острыми и опасными для загорелого лица.
— Я был голоден последние пять часов.
— Тогда почему ты ничего не сказал?
— Потому что не хотел снова вставать с постели, — он потер ногой о мою. — Мне слишком понравилось, что ты в моих руках.
Мое сердце растаяло.
— И ты был готов страдать от голода ради меня?
Его взгляд стал серьезным.
— Я готов все потерпеть ради тебя, Лютик. Я думал, ты уже это знаешь?
Я ахнула.
Его пальцы скользнули по моему боку, затем по моей груди.
— Я голоден и для других вещей, — он покрутил мой сосок с восхитительным давлением.
Я откинула голову на подушку, отдавая себя под его контроль. Ненасытная потребность иметь его внутри меня пересилила голод физической пищи.
Я застонала, когда Арт опустился на кровать и втянул в рот тот же сосок. Прижав его голову к груди, я запустила пальцы в его волосы.
— Гм… ты можешь меня съесть. Я не против.
Артур усмехнулся, его дыхание щекотало мое декольте.
— Если я съем тебя, ты исчезнешь.
Я потянула его за волосы.
— Но если ты съешь меня, тогда я стану тобой.
Он сделал паузу. Снова взбираясь по моему телу, схватил меня за подбородок, крепко удерживая.
— Ты — это я. А я — ты. У нас могут быть разные мысли и желания, Лютик, но у нас одно и то же сердце и душа.
Я не могла говорить.
Как он мог перейти от насилия и кровопролития к таким нежным, проникновенным вещам? Арт был идеальным мужчиной — готовым на все, чтобы защитить меня, но не боялся проявить мягкость, когда это имело значение.
Откинув покрывающую нас простыню, я взглянула на его быстро твердеющую эрекцию.
Мы весь день были голыми. Крепость из одеял, защищающих нас от того, что случилось и что должно было произойти. Мне нравилось ощущение того, что я плыву по течению в нашем собственном мире.
Его глаза обжигали мои.
— Ты смотришь на меня так, словно с радостью пожираешь
