на меня с искренним удивлением. Я же не говорю ни слова. Оказывается, случайная попутчица живёт на первом этаже, так как после подъёма по лестнице она начинает «звенеть» ключами. Молча я ставлю рядом с женщиной сумку и «вызываю» лифт. Через пару мгновений двери раздвигаются, и я захожу в кабину, успев заметить боковым зрением посланный мне вслед старушкой крест.
Приезжаю на восьмой этаж и решительно направляюсь к двери Элиной квартиры. Сейчас я не испытываю каких-то сомнений. Я даже не чувствую волнения. Я просто хочу сделать то, что решил. И никто не должен мне помешать.
Нажимаю на кнопку звонка. Изнутри до моего слуха доносится мелодия, и через пару секунд кто-то направляет в сторону двери аккуратные шаги…
Глава 39
Эля
Кажется, я вросла в коврик у порога. Может, у меня галлюцинации? Я была готова увидеть кого угодно, но только не новенького. Откуда он знает мой адрес? Положим, что дом, в котором я живу, Хромову известен, так как волей случая он «провожал» меня после школы. Но этаж, квартира?.. Как, КАК, объясните мне?
Ещё раз смотрю в «глазок». Новенький что-то держит в руках… Похоже на розы. Что за спектакль?
Раздаётся очередной звонок. Я вздрагиваю и призываю себя как можно быстрее отойти от двери. Но руки не слушаются и предательски тянутся к дверному замку. В итоге я поворачиваю его и распахиваю дверь. Мои глаза встречаются со всё таким же томным взглядом новенького, однако в Хромове видно некую перемену. Он… расстроен? Или как?
— Привет, — здоровается Хромов со мной. — Разрешишь войти?
Как странно, проносится у меня в голове. Новенький не отпустил в мой адрес никаких шуток по поводу моего внешнего вида — нелепой пижамы, растрёпанных волос, ненакрашенных глаз. Да неужели? Сердце моё подскакивает к горлу. Однако сознание помнит ту боль, которую я испытала пару дней назад. Оскорблённое эго заставляет разозлиться на Хромова, и прежде чем мозг трезво осмысляет ситуацию, я захлопываю дверь прямо перед носом у новенького.
— Я буду стоять здесь, пока ты меня не впустишь, — слышу я, но, несмотря на сказанное Хромовым, ухожу в свою комнату и бухаюсь в кровать.
Проходит пятнадцать минут. Сердце моё неспокойно стучит. Что там сказал новенький? Что он не уйдёт? Ага, как же!.. Однако любопытство распирает меня изнутри. Встаю с кровати и на цыпочках иду по коридору. Еле слышно подхожу к двери, прислоняюсь к «глазку» и… вижу стоящего в той же позе новенького. Как будто он пришёл только что, а не двадцать минут назад.
Почему-то мне становится стыдно. И, несмотря на плывущие в мозге неприятные воспоминания, рука дёргается к дверному замку, и я снова открываю дверь…
Я смотрю на новенького, а он на меня. Мы молчим около десяти секунд.
— Спасибо, — прерывает молчание Хромов и осторожно, стараясь не помять букет, заходит в квартиру. Боязливо озираясь, я захлопываю дверь. Хорошо, что у нас лампочка в тамбуре перегорела, а то говорливая соседка по-любому настучала бы моим родителям, что ко мне приходил какой-то незнакомый парень.
Закрываю дверь квартиры, поворачивая зачем-то все два замка. Новенький уже стоит разувшийся; белоснежные его кроссовки аккуратно занимают уголок придверного коврика, а куртка висит на одном из крючков напольной вешалки для пальто.
Я уже готовлюсь выслушать от Хромова новую порцию насмешек. Ну а чего, все условия для этого есть. Я даже принимаю наиболее способствующую этому позу, в которой новенькому будут прекрасно видны и моё заплаканное лицо, и моя дурацкая пижама, и мои нечёсаные два дня лохмы.
— Это тебе, — вопреки моим ожиданиям произносит Хромов и протягивает мне букет. — Я пришёл извиниться. Прости меня.
Слова звучат слишком правдоподобно. Но мне всё равно кажется, что новенький либо нагло врёт, либо просто иронизирует.
— Спасибо, — с напускным равнодушием отвечаю я и иду в зал. Аккуратно кладу цветы на стол — всё-таки они ни в чём не виноваты, — беру с полки вазу и иду в ванную. Опасаюсь, что новенький пойдёт за мной, но нет — он всё так же стоит в прихожей.
Наполняю вазу холодной водой и возвращаюсь в зал. Ставлю в вазу розы, успевая про себя отметить, какие они красивые. И запах чудесный. По роскоши букет не уступает тому, который Хромов подарил мне на концерте. В голове в этот момент проносится мысль о том, что Миша никогда не дарил мне розы. Максимум, что я от него получала, это тюльпаны на восьмое марта, те, которые продавали в любой точке нашего города перекупщики из Азии.
Выхожу из зала и направляюсь к себе в комнату. Чувствую, как дрожат мои руки. Замираю в дверном проёме, нерешительно оборачиваюсь и вижу Хромова, по-прежнему стоящего в прихожей.
— Проходи, — не без тревоги говорю я. Новенький пару секунд с недоверием смотрит на меня.
— Я думал, ты меня пошлёшь, — тихо произносит он.
— Если будешь вести себя так же, как тогда, то пошлю, — сурово отвечаю я.
— Да я уже понял, — говорит новенький и становится у меня за спиной. Я пытаюсь поймать себя на том, что мне страшно, но нет… Мне не страшно. Мне уютно. Я чувствую себя в безопасности несмотря на то, что это он…
— Спасибо за цветы, — почему-то выдаю я, стремясь нарушить молчание.
— Не за что, — отзывается Хромов, продолжая дышать мне в затылок.
— Зачем ты пришёл? — спрашиваю я, поворачиваясь к новенькому. Пора, в конце концов, высказать ему всё, что я о нём думаю. Сейчас или никогда.
— Я же сказал — чтобы извиниться, — отвечает новенький, внимательно глядя на меня. Глаза его по-прежнему томные и чёрные, как уголь. От взгляда Хромова мне снова становится не по себе. Как при первой нашей встрече.
— И всё? — вырывается вдруг у меня, и я чувствую, как фраза звучит с нотками разочарования.
— Ты ждёшь чего-то ещё? — слышу в ответ, и ноги начинают трястись.
— Обычно от тебя можно ждать многого, — хмыкаю я. — Разве не видишь, какая смешная пижама? Или какие лохматые волосы? Или какое некрасивое лицо? — завожусь вдруг я. — Разве ты этого не видишь? Что ж, смотри! — почти кричу я и, схватив за руку Хромова, затаскиваю к себе в комнату, однако не рассчитываю прикладываемую к действию энергию и, оступившись, лечу на кровать. А Хромов за мной…
Пару мгновений мы глупо смотрим друг на друга. Я испуганно гляжу в глубину зрачков новенького. А он… переменился. Во взгляде исчезли блики самодовольства и какого-то откровенного хамства. Да и в целом лицо какое-то… другое.
