«Благородный, за меня страдающий и навеки милый сердцу моемучеловек!
Я страдаю, я погибаю, — спаси меня! Клеветник, интригант иизвестный бесполезностью своего направления человек опутал меня сетями своими,и я погибла! Я пала! Но он мне противен, а ты!.. Нас разлучали, мои письма ктебе перехватывали, — и все это сделал безнравственный, воспользовавшись однимсвоим лучшим качеством, — сходством с тобою. Во всяком же случае можно бытьдурным собою, но пленять умом, сильным чувством и приятными манерами… Япогибаю! Меня отдают насильно, и всего более интригует здесь родитель,благодетель мой и статский советник Олсуфий Иванович, вероятно желая занять моеместо и мои отношения в обществе высокого тона… Но я решилась и протестую всемиданными мне природою средствами. Жди меня с каретой своей сегодня, ровно вдевять часов, у окон квартиры Олсуфия Ивановича. У нас опять бал и будет красивыйпоручик. Я выйду, и мы полетим. К тому же есть и другие служебные места, гдееще можно приносить пользу отечеству. Во всяком случае вспомни, мой друг, чтоневинность сильна уже своею невинностью. Прощай. Жди с каретой у подъезда.Брошусь под защиту объятий твоих ровно в два часа пополуночи.
Твоя до гроба
Клара Олсуфьевна».
Прочтя письмо, герой наш остался на несколько минут как быпораженный. В страшной тоске, в страшном волнении, бледный как платок, списьмом в руках, прошелся он несколько раз по комнате; к довершению бедствиясвоего положения, герой наш не заметил, что был в настоящую минуту предметомисключительного внимания всех находившихся в комнате. Вероятно, беспорядоккостюма его, несдерживаемое волнение, ходьба или, лучше сказать, беготня,жестикуляция обеими руками, может быть, несколько загадочных слов, сказанных наветер и в забывчивости, — вероятно, все это весьма плохо зарекомендовалогосподина Голядкина в мнении всех посетителей; и даже сам половой начиналпоглядывать на него подозрительно. Очнувшись, герой наш заметил, что стоитпосреди комнаты и почти неприличным, невежливым образом смотрит на одноговесьма почтенной наружности старичка, который, пообедав и помолясь передобразом богу, уселся опять и, с своей стороны, тоже не сводил глаз с господинаГолядкина. Смутно оглянулся кругом наш герой и заметил, что все, решительно всесмотрят на него с видом самым зловещим и подозрительным. Вдруг один отставнойвоенный, с красным воротником, громко потребовал «Полицейские ведомости».Господин Голядкин вздрогнул и покраснел: как-то нечаянно опустил он глаза вземлю и увидел, что был в таком неприличном костюме, в котором и у себя домаему быть нельзя, не только в общественном месте. Сапоги, панталоны и весь левыйбок его были совершенно в грязи, штрипка на правой ноге оторвана, а фрак дажеразорван во многих местах. В неистощимой тоске своей подошел наш герой к столу,за которым читал, и увидел, что к нему подходит трактирный служитель с каким-тостранным и дерзко-настоятельным выражением в лице. Потерявшись и опавсовершенно, герой наш начал рассматривать стол, за которым стоял теперь. Настоле стояли неубранные тарелки после чьего-то обеда, лежала замараннаясалфетка и валялись только что бывшие в употреблении нож, вилка и ложка. «Кто жэто обедал? — подумал герой наш. — Неужели я? А все может быть! Пообедал, датак и не заметил себе; как же мне быть?» Подняв глаза, господин Голядкин увиделопять подле себя полового, который собирался ему что-то сказать.
— Сколько с меня, братец? — спросил наш герой трепещущимголосом.
Громкий смех раздался кругом господина Голядкина; самполовой усмехнулся. Господин Голядкин понял, что и на этом срезался и сделалкакую-то страшную глупость. Поняв все это, он до того сконфузился, чтопринужден был полезть в карман за платком своим, вероятно чтобы что-нибудьсделать и так не стоять; но, к неописанному своему и всех окружавших егоизумлению, вынул вместо платка склянку с каким-то лекарством, дня четыре томуназад прописанным Крестьяном Ивановичем. «Медикаменты в той же аптеке»,
— пронеслось в голове господина Голядкина… Вдруг онвздрогнул и чуть не вскрикнул от ужаса. Новый свет проливался… Темная,красновато-отвратительная жидкость зловещим отсветом блеснула в глаза господинуГолядкину… Пузырек выпал у него из рук и тут же разбился. Герой наш вскрикнул иотскочил шага на два назад от пролившейся жидкости… он дрожал всеми членами, ипот пробивался у него на висках и на лбу. «Стало быть жизнь в опасности!» Междутем в комнате произошло движение, смятение; все окружали господина Голядкина,все говорили господину Голядкину, некоторые даже хватали господина Голядкина.Но герой наш был нем и недвижим, не видя ничего, не слыша ничего, не чувствуяничего… Наконец, как будто с места сорвавшись, бросился он вон из трактира,растолкал всех и каждого из стремившихся удержать его, почти без чувств упал напервые попавшиеся ему извозчичьи дрожки и полетел на квартиру.
В сенях квартиры своей встретил он Михеева, сторожадепартаментского, с казенным пакетом в руках. «Знаю, друг мой, все знаю, —отвечал слабым, тоскливым голосом изнуренный герой наш, — это официальное…» Впакете действительно было предписание господину Голядкину, за подписью АндреяФилипповича, сдать находившиеся у него на руках дела Ивану Семеновичу. Взявпакет и дав сторожу гривенник, господин Голядкин пришел в квартиру свою иувидел, что Петрушка готовит и собирает в одну кучу весь свой дрязг и хлам, всесвои вещи, очевидно намереваясь оставить господина Голядкина и переехать отнего к переманившей его Каролине Ивановне, чтоб заменить ей Евстафия.
Глава XII
Петрушка вошел, покачиваясь, держась как-то странно-небрежнои с какой-то холопски-торжественной миной в лице. Видно было, что он что-тозадумал, чувствовал себя вполне в своем праве и смотрел совершенно постороннимчеловеком, то есть чьим-то другим служителем, но только никак не прежнимслужителем господина Голядкина.
— Ну, вот видишь, мой милый, — начал, задыхаясь, герой наш,— который теперь час, милый мой?
Петрушка молча отправился за перегородку, потом воротился идовольно независимым тоном объявил, что уж скоро половина восьмого.
— Ну, хорошо, мой милый, хорошо. Ну, видишь, мой милый…позволь тебе сказать, милый мой, что между нами, кажется, теперь кончено все.
Петрушка молчал.
— Ну, теперь, как уж все между нами кончилось, скажи ты мнетеперь откровенно, как другу скажи, где ты был, братец?
— Где был? Между добрых людей-с.
— Знаю, мой друг, знаю. Я тобою был постоянно доволен, моймилый, и аттестат тебе дам… Ну, что же ты у них теперь?
— Что же, сударь! сами изволите знать-с. Известно-с, добрыйчеловек худому тебя не научит.
— Знаю, мой милый, знаю. Нынче добрые люди редки, мой друг;цени их, мой друг. Ну, как же они?
— Известно-с, как-с… Только я у вас, сударь, больше служитьтеперь не могу-с; сами изволите знать-с.
