— И не я, — с жаром перебил наш герой, — и не я! Сердце моеговорит мне, Яков Петрович, что не я виноват во всем этом. Будем обвинятьсудьбу во всем этом, Яков Петрович, — прибавил господин Голядкин-старшийсовершенно примирительным тоном. Голос его начинал мало-помалу слабеть идрожать.
— Ну, что? как вообще ваше здоровье? — произнес заблудшийсясладким голосом.
— Немного покашливаю, — отвечал еще слаще герой наш.
— Берегитесь. Теперь все такие поветрия, немудрено схватитьжабу, и я, признаюсь вам, начинаю уже кутаться во фланель.
— Действительно, Яков Петрович, немудрено схватить жабу-с…Яков Петрович! — произнес после кроткого молчания герой наш. — Яков Петрович! явижу, что я заблуждался… Я с умилением вспоминаю о тех счастливых минутах,которые удалось нам провести вместе под бедным, но, смею сказать, радушнымкровом моим…
— В письме вашем вы, впрочем, не то написали, — отчасти сукоризною проговорил совершенно справедливый (впрочем, единственно только вэтом отношении совершенно справедливый) господин Голядкин-младший.
— Яков Петрович! я заблуждался… Ясно вижу теперь, что заблуждалсяи в этом несчастном письме моем. Яков Петрович, мне совестно смотреть на вас,Яков Петрович, вы не поверите… Дайте мне это письмо, чтоб разорвать его, вваших же глазах, Яков Петрович, или если уж этого никак невозможно, то умоляювас читать его наоборот, — совсем наоборот, то есть нарочно с намерениемдружеским, давая обратный смысл всем словам письма моего. Я заблуждался.Простите меня, Яков Петрович, я совсем… я горестно заблуждался, Яков Петрович.
— Вы говорите? — довольно рассеянно и равнодушно спросилвероломный друг господина Голядкина-старшего.
— Я говорю, что я совсем заблуждался, Яков Петрович, и что смоей стороны я совершенно без ложного стыда…
— А, ну, хорошо ! Это очень хорошо, что вы заблуждались, —грубо отвечал господин Голядкин-младший.
— У меня, Яков Петрович, даже идея была, — прибавилблагородным образом откровенный герой наш, совершенно не замечая ужасноговероломства своего ложного друга, — у меня даже идея была, что, дескать, вот,создались два совершенно подобные…
— А! это ваша идея!..
Тут известный своею бесполезностью господин Голядкин-младшийвстал и схватился за шляпу. Все еще не замечая обмана, встал и господинГолядкин-старший, простодушно и благородно улыбаясь своему лжеприятелю,стараясь в невинности своей, его приласкать, ободрить и завязать с ним, такимобразом, новую дружбу…
— Прощайте, ваше превосходительство! — вскрикнул вдруггосподин Голядкин-младший. Герой наш вздрогнул, заметив в лице врага своегочто-то даже вакхическое, и, единственно чтоб только отвязаться, сунул впростертую ему руку безнравственного два пальца своей руки; но тут… тутбесстыдство господина Голядкина-младшего превзошло все ступени. Схватив двапальца руки господина Голядкина-старшего и сначала пожав их, недостойный тутже, в глазах же господина Голядкина, решился повторить свою утреннюю бесстыднуюшутку. Мера человеческого терпения была истощена…
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы, в карман,когда господин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним в соседнюю комнату,куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнуть непримиримый врагего. Как будто ни в одном глазу, он стоял у прилавка, ел пирожки и преспокойно,как добродетельный человек, любезничал с немкой-кондитершей. «При дамахнельзя», — подумал герой наш и подошел тоже к прилавку, не помня себя отволнения.
— А ведь действительно бабенка-то недурна! Как вы думаете? —снова начал свои неприличные выходки господин Голядкин-младший, вероятнорассчитывая на бесконечное терпение господина Голядкина. Толстая же немка, ссвоей стороны, смотрела на обоих своих посетителей оловянно-бессмысленнымиглазами, очевидно не понимая русского языка и приветливо улыбаясь. Герой нашвспыхнул как огонь от слов не знающего стыда господина Голядкина-младшего и, нев силах владеть собою, бросился наконец на него с очевидным намерениемрастерзать его и повершить с ним, таким образом, окончательно; но господинГолядкин-младший, по подлому обыкновению своему, уже был далеко; он дал тягу,он уже был на крыльце. Само собой разумеется, что после первого мгновенногостолбняка, естественно нашедшего на господина Голядкина-старшего, он опомнилсяи бросился со всех ног за обидчиком, который уже садился на поджидавшего его и,очевидно, во всем согласившегося с ним ваньку. Но в это самое мгновенье толстаянемка, видя бегство двух посетителей, взвизгнула и позвонила что было силы всвой колокольчик. Герой наш почти на лету обернулся назад, бросил ей деньги засебя и за незаплатившего бесстыдного человека, не требуя сдачи, и, несмотря нато что промешкал, все-таки успел, хотя и опять на лету только, подхватитьсвоего неприятеля. Уцепившись за крыло дрожек всеми данными ему природоюсредствами, герой наш несся некоторое время по улице, карабкаясь в экипаж,отстаиваемый из всех сил господином Голядкиным-младшим. Извозчик между тем икнутом, и вожжой, и ногой, и словами понукал свою разбитую клячу, котораясовсем неожиданно понеслась вскачь, закусив удила и лягаясь, по сквернойпривычке своей, задними ногами на каждом третьем шагу. Наконец наш геройуспел-таки взмоститься на дрожки, лицом к своему неприятелю, спиной упираясь визвозчика, коленками в коленки бесстыдного, а правой рукой своей всемисредствами вцепившись в весьма скверный меховой воротник шинели развратного иожесточеннейшего своего неприятеля…
Враги неслись и некоторое время молчали. Герой наш едвапереводил дух; дорога была прескверная, и он подскакивал на каждом шагу сопасностию сломить себе шею. Сверх того, ожесточенный неприятель его все еще несоглашался признать себя побежденным и старался спихнуть в грязь своегопротивника. К довершению всех неприятностей погода была ужаснейшая. Снег валилхлопьями и всячески старался, с своей стороны, каким-нибудь образом залезть подраспахнувшуюся шинель настоящего господина Голядкина. Кругом было мутно и невидно ни зги. Трудно было отличить, куда и по каким улицам несутся они…Господину Голядкину показалось, что сбывается с ним что-то знакомое. Одномгновение он старался припомнить, не предчувствовал ли он чего-нибудь вчера… восне, например… Наконец тоска его доросла до последней степени своей агонии.Налегши на беспощадного противника своего, он начал было кричать. Но крик егозамирал у него на губах… Была минута, когда господин Голядкин все позабыл ирешил, что все это совсем ничего, и что это так только, как-нибудь,необъяснимым образом делается, и протестовать по этому случаю было бы лишним исовершенно потерянным делом… Но вдруг, и почти в то самое мгновение, как геройнаш заключал это все, какой-то неосторожный толчок переменил весь смысл дела.Господин Голядкин, как куль муки, свалился с дрожек и покатился куда-то,совершенно справедливо сознаваясь в минуту падения, что действительно и весьманекстати погорячился. Вскочив наконец, он увидел, что куда-то приехали: дрожкистояли среди чьего-то двора, и герой наш с первого взгляда заметил, что этодвор того самого дома, в котором квартирует Олсуфий Иванович. В то же самоемгновение заметил он, что приятель его пробирается уже на крыльцо и, вероятно,к Олсуфью Ивановичу. В неописанной тоске своей бросился было он догонять своегонеприятеля, но, к счастию своему, благоразумно одумался вовремя. Не забыврасплатиться с извозчиком, бросился господин Голядкин на улицу и побежал чтоесть мочи куда глаза глядят. Снег валил по-прежнему хлопьями; по-прежнему быломутно, мокро и темно. Герой наш не шел, а летел, опрокидывая всех на дороге, —мужиков и баб, и детей, и сам в свою очередь отскакивая от баб, мужиков идетей. Кругом и вслед ему слышался пугливый говор, визг, крик… Но господинГолядкин, казалось, был без памяти и внимания ни на что не хотел обратить…Опомнился он, впрочем, уже у Семеновского моста, да и то по тому только случаю,что успел как-то неловко задеть и опрокинуть двух баб с их каким-то походнымтоваром, а вместе с тем и сам повалиться. «Это ничего, — подумал господинГолядкин, — все еще весьма может устроиться к лучшему», — и тут же полез в свойкарман, желая отделаться рублем серебра за просыпанные пряники, яблоки, горох иразные разности. Вдруг новым светом озарило господина Голядкина; в карманеощупал он письмо, переданное ему утром писарем. Вспомнив, между прочим, чтоесть у него недалеко знакомый трактир, забежал он в трактир, не медля ни минутыпристроился к столику, освещенному сальною свечкою, и, не обращая ни на что внимания,не слушая полового, явившегося за приказаниями, сломал печать и начал читатьнижеследующее, окончательно его поразившее:
