приходит сюда каждый день. Каждый день вы своими ногами, грязными подошвами топчете пол, не обращая внимания на тряпку, а потом жалуетесь, что здесь воняет. Вы, чьи дети, пытаясь что-то своровать, роняют на пол продукты, жалуетесь, что обёртка этих продуктов грязная. Вы — такие же люди, как и моя напарница, которой стало плохо, — начали тыкать в неё взглядами и острыми фразами, даже не представляя, что её, может быть, уже увезли на скорой. — Он встал, выпрямил спину и продолжил речь: — Вы, грязные, неблагодарные свиньи, виноваты в этом! Вы все! Да-да! Каждый из вас должен за это ответить!
— Пошел к чёрту, урод поехавший! — крикнула тучная женщина средних лет.
— Будь уверена, скоро мы все увидимся у него за столом, — бросил он, расстёгивая жилет.
Толпа замерла.
Пик.
Пояс, взрывчатка, зажигалка.
(«Ну, что притихли, свиньи?»)
Смена кадра.
Раздался хлопок. Первым разорвало кассира — ошмётки разлетелись во все стороны, словно его и не существовало. Те, кто стоял ближе, лишились голов — они слетели с шей, будто несколько баскетбольных мячиков подкинули вверх.
За спиной у кассира-самоубийцы разлетелись к чертям все стойки. Взрывная волна пошла гулять дальше.
Дым. Паника. Крики.
Взрывная волна — мячик для боулинга.
Люди, можно представить, превратившись в кегли, так и ложились то по двое, то по трое. Кому-то повезло, что кассир не выбил страйк.
Кучу трупов — безногих, безруких, половин — сложило как стог стена в зоне выхода.
Те, кому посчастливилось остаться в живых, будучи оглушёнными, начали топтать друг друга. Паника сменила здравый смыл. Кажется, что даже те, кто встретился в магазине и поздоровался крепким рукопожатием, вряд ли теперь протянут руку во второй раз — чтобы помочь встать.
Толпа снова проявляла околоживотный инстинкт, трусливая толпа. Всё происходит так, словно они плевать хотели друг на друга, лишь бы самим вылезти, убежать подальше. И если повезёт, потом рассказывать по телевидению, как он, «бедный-несчастный», пытался спастись.
* * *
(У Саши текли слёзы, а Пашу трясло: руки, голова, подёргивался глаз. Это видео принесло им самую невыносимую боль. Боль, которая окутывает в тот момент, когда смотришь, как толпа, разделившаяся на невредимых и искалеченных, бежит по ногам, по рукам, по лицу твоего близкого, любимого человека — и ты не можешь ничем помочь. Совсем не можешь.
Они смотрели на неподвижное лицо Румины. На её груди неподвижно лежал мальчик, а всё остальное тело было придавлено довольно пышной женщиной. Глаза Румины были закрыты, а щёки, скулы, шея оставались в пятнах грязи и крови. Она лежала, и никто не мог (не хотел) помочь ей.
И в этот самый момент Саша вспомнил последние слова ребёнка из его сна: «Чтобы что-то обрести, нужно потерять нечто ценное, нечто дорогое, близкое…»)
* * *
Смена кадра.
Тридцать секунд экран копировал знаменитую картину Малевича. Ни картинки, ни звукового сопровождения. Паша сжимал телефон по краям с такой силой, что можно было удивляться тому, каким прочным оказался корпус.
Стоило только перевести дыхание, как ему в уши с неожиданностью врезался до боли знакомый звук.
Пик.
Экран выдал послание.
Саша этот звук не услышал.
Паша посмотрел на экран, медленно положил телефон на стол и легонько, касаясь того одними подушечками пальцев правой руки, передвинул в сторону друга.
Саша повернул экран под удобным для него углом и не удивился, прочитав то, что там было написано:
ВРЕМЯ ПРИШЛО, САША. СКОРО УВИДИМСЯ. ЖДИ.
Паша внимательно проследил за реакцией друга. И очень сильно расстроился, когда тот никак не прокомментировал то, что они увидели оба.
Глава 12
1
— Нам нужно ехать, — на выходе из бара произнёс Паша.
Но какой конкретно магазин им был нужен, они не знали. Таких были десятки, и располагались они в разных частях района, всё-таки это была продуктовая сеть. Паша хотел ещё раз пересмотреть видео, чтобы хоть по каким-нибудь мелочам определить местоположение супермаркета. Но видео было удалено.
Даже не обговаривая возможные варианты, ребята решили, что первым делом поедут в тот район, в котором они её оставили. Где-то в душе у обоих теплилась надежда.
Но об этом позже.
Переступив порог бара, Паша на удивление не закурил, а глубоко вдохнул свежий и чистый воздух — так медленно и протяжно, словно наполнял до самого отказа свои лёгкие паром, покуривая вейп, чтобы потом попускать кораблики или ещё какие фигурки.
И что самое интересное, его волновала не совсем пропажа (ну, не то чтобы не волновала, скорее находилась на втором месте в списке волнений), а кое-что другое — то, во что он не хотел верить.
«Неужели Саша не увидел?» — да, именно этот вопрос. Хотя где один, там и второй: «А если он видел это послание, значит, были и другие? Значит… друг что-то знает?
(А друг ли?..)
А если так, то это необходимо проверить…»
— Ты думаешь о том же, о чём и я? — голос Саши дрожал, но он и не пытался скрыть свой испуг, не пытался показаться сильным перед другом.
— А… о чём ты? — Паша замешкался. Где-то в подсознании на миг показалось, что его мысли были прочитаны, но следующий вопрос не имел никакого отношения к ним.
— Ну, я имею в виду, что она там, там, где мы её оставили?
— Не знаю, возможно, твои мысли будут оправданны. По крайней мере, я на это надеюсь… дружище.
Паша всё ещё не закурил. И если бы его спросили почему, он бы, скорее всего, и сам не ответил. История начала набирать обороты, и у него в руках впервые появилась стоящая зацепка, возможно, единственная и самая нужная. Теперь помимо надежды в душе занял своё место и страх.
— Иногда надежда и страх как брат и сестра… — произнёс он негромко.
— Ты о чём, Паша?
— Да так, рассуждаю о надежде и страхе как о самых близких чувствах в отношении друг друга.
— Странное рассуждение.
— Ничего странного, дружище. Там, где страх, есть надежда, там, где надежда, есть и страх.
— Сложная философия у тебя.
— А что сложного? — Паша посмотрел на Сашу и, не дождавшись ответа, продолжил: — На мой взгляд, всё просто. Когда чувствуешь, что задница сейчас загорится, начинаешь надеяться, что рядом будет человек с огнетушителем. — Паша взял короткую паузу и добавил: — Но когда ты видишь этого человека, то начинаешь бояться — а затушит ли он? Пойдёт ли всё по плану? — он снова повернулся к своему другу. — Понимаешь?
— Теперь понимаю, — Саша кивал
