class="p1">Аккерман вновь откидывается на подушку. Морщится, но голос звучит ровно:
— Не зови… пока… — он медленно сжимает пальцы, касаясь её ладони. Такой близости кажется недостаточно. Леви не скажет вслух, но ему страшно. Страшно снова провалиться в липкий холод небытия, в обманчиво нежные чертоги Морфея, сплетённые с изощрённым эфиром наркоза. Страшно потерять её тепло и остаться одному. Вновь одному. Аккерман всматривается в родные зелёные глаза в надежде, что Кáта всё поймёт сама. Как у них и завелось. — Не уходи…
— Я здесь, Леви, — мягко улыбается Катрина, ответно касаясь его руки.
— Не уходи далеко…
— Не уйду. Я буду сидеть тут, рядом с тобой…
Леви слабо выдыхает смешок:
— Это далеко…
Кáта с секунду смотрит в голубо-серые омуты, а затем вдруг выпускает его ладонь. Быстро стаскивает с себя сапоги и залазит на кровать, садясь у изголовья. Заботливо пододвигается ближе, осторожно и ласково оглаживает его щёки, очерчивает линии носа и бровей, убирает влажные иссиня-чёрные прядки, прилипшие ко лбу. Её пальцы медленно перебирают волосы, нежно играют, а Леви млеет: прикрывает глаза на такую негу. Бишоп на мгновение ловит себя на мысли, что, быть может, когда-то так делала и Кушель — его матушка. Ласкала маленького Леви, пока тот не заснёт. Странно, но представить Аккермана ребёнком вдруг кажется невообразимой задачей для воображения…
В комнате наконец-то воцаряется спокойствие, что было утеряно большую часть дня. Жизнь вновь приводит чаши весов в шаткое равновесие. Бишоп чувствует, что Леви здесь, живой и дышащий — прямо под боком. Голова медленно пустеет. Образы вспыхивают блёклыми мотивами, перетекая в обрывочные мысли, заходящие в тупики. Одним из воспоминаний становится разговор, произошедший в коридоре у палаты. Кáта столкнулась с доктором Эйром, а тот вдруг её озадачил.
— Он упёртый, — тихо произносит Эйр, так тихо и внезапно, что Катрина вздрагивает и потерянно оглядывается на него. Хочет уточнить вопрос ли это, но хирург лишь констатирует вновь: — Он упёртый.
— Упрямый. — Врач морщится, кривит губы в выражении сомнения.
— Это гражданские тонкости, мне всё равно как это называть. Но он упёртый и наверняка любит играть в “сильного”. — Эйр резко вскидывает руку, не давая и шанса возразить или апеллировать. — Не спорю, Леви действительно сильнее многих. Признаюсь, я давно не встречал в своей практике таких, а мой стаж уже перевалил за сорок лет. Но даже сильнейшим требуется выполнять предписания, если они хотят вылечиться. И моё предписание: адекватное обезболивание. Без пререканий, без увиливаний, без фраз “я могу это стерпеть”. Доступно?
Кáта кивает. Она понимает язык медицины, где “надо” значит надо.
— Да.
— Мы влезли в плевральную полость, чтобы его спасти: такое природа с трудом прощает. Вы знаете его лучше других, увидите тень боли на лице — сразу же сообщаете. Станет отнекиваться — будете порошок ему в рот насильно пихать или в чай подмешивать. А при инъекциях — держать крепко, чтобы он меня не ударил. Ясность имеется?
— Да, — нехотя выдавливает она, всматриваясь в дверь комнаты, порог которой отчаянно хочется пересечь.
— Очень на это надеюсь, лейтенант…
Леви дышит урывисто, но уже глубже. Кáта чувствует, что он ещё не спит, несмотря на её ласки. И огонёк, пульсирующий за грудиной, заискивающе подталкивает Бишоп говорить. Чтобы снова слышать голос. Снова убеждаться в реальности происходящего.
— Леви? — он сипло мычит, жмурясь. — Если бы ты мог начать всё с начала… Если бы не было ни Подземного города, ни стен, ни титанов, ни разведки — если бы всё было по-другому, как в книжках… Чем бы ты хотел заняться?
Аккерман запрокидывает голову, проминая подушку. Чуть улыбается, смотря её прямо в глаза.
— Иногда… — облизывает пересохшие губы и вдыхает поглубже. — Иногда я думаю, что мог бы открыть магазин с чаем… Продавать дельные сорта, не мешая, как те шарлатаны на рынке. Только представь: славный, отборный чай… А ты?
Кáта нежно чертит узоры по его коже. Будущее всегда казалось ей с детства чем-то эфемерным, неуловимым. А если бы всё было по-другому…
— Не знаю, — тихо шепчет она. — Наверное, выпечкой. Порой у меня перед глазами сами собой всплывают рецепты, записанные рукой Виктора… Он сохранил их все по запискам мамы… Я не могу их забыть. Даже если хочу. Они так глубоко в голове, что… — Катрина вдруг смеётся, распарено жмурясь. — Я бы открыла пекарню… Какая же сказка была бы: чайный магазин и пекарня рядом…
— Ты отлично печёшь, любовь моя, — отвечает Леви, нежно касаясь её ладоней и поднося их к губам. — Когда есть свободное время…
— Вот бы его было больше… — весело фыркает Кáта, подаваясь к нему ближе. Мягкие губы ненавязчиво скользят по лбу, касаются щёк и осторожно соприкасаются с его губами. Катрина сбито выдыхает, когда поцелуй становится тягучим и сладким. Самозабвенным. Он отдаёт лёгкой горечью в силу возможной потери, а ещё — страхом. Но такова цена счастья. И эту плату она в состоянии потянуть, чтобы любить без оглядки.
А весь прожитый день выражается в извилистой фразе, проскользнувшей между ними теперь: “Время… вот бы его было больше…”
Немного-много об описанном ранении Леви
Для особо любопытных, думаю, пора выкладывать карты на стол: здесь описывается во-первых, симптоматика пневмоторакса, а во-вторых симптомы подкожной эмфиземы, которая сопутствует первому.
Пневмоторакс (греч. pnéuma — воздух, thorax — грудная клетка, то есть буквально “воздух в грудной клетке”) — скопление газа в плевральной полости, которое приводит к спадению ткани лёгкого под давлением, затем к смещению средостения, что может привести к сдавлению кровеносных сосудов и опущению купола диафрагмы. В конечном итоге подобное состояние вызывает расстройство функции дыхания и кровообращения, а без лечения — смерть. Симптоматика, описанная у Леви является типичной для открытого типа ранения (или открытый пневмоторакс): плевральная полость открыто сообщается с внешней средой, при вдохе воздух засасывается внутрь, а при выдохе выходит обратно. Это не так страшно, как при закрытом или клапанном, но учитывая время, которое требовалось для транспортировки до штаба, где могла быть проведена операция, даже такое ранение могло стать фатальным.
Симптомы, о которых говорит доктор Эйр:
“Лежит на повреждённом боку” — пациент неосознанно ограничивает подвижность повреждённой стороны, чтобы испытывать меньше боли от движения плевры при дыхании. Также, ища облегчения, больные инстинктивно стремятся прикрыть рану;
“Когда перекладывали и к коже корпуса дотрагивались, был звук, будто по крепкому снегу идёшь… Да, как соль в костре” — учитывая боевое ранение у Леви, а также длительное время без медицинской помощи, я сочла вполне оправданным развитие симптома пневмоторакса — подкожной эмфиземы.
Подкожной эмфиземой называют проникновение воздуха в мягкие ткани
