лился на него и окружал его голову — скрылся. Передо мной опять стоял обыкновенный старец, которого я увидел в первый момент, когда вошел в келью. Так продолжалось недолго. Опять заблистал свет вокруг головы и опять такой же луч света появился, но теперь в несколько раз ярче и сильнее. Исповедовать меня он отказался по болезни своей. Спросил я совета его об открытии в своём приходе Попечительства и просил его св. молитв. Я не мог оторваться от столь чудного видения и раз десять прощался с батюшкой и всё смотрел на его благодатный лик, озаренный ангельской улыбкой и этим неземным светом, с которым я так и оставил его. После ещё три года я ездил в Оптину Пустынь, много раз был у батюшки о. Иосифа, но таким уже более никогда не видел его.
Свет, который я видел над старцем, не имеет сходства ни с каким из земных светов, как то: солнечным, фосфорическим, электрическим, лунным и т. д. Ничего подобного в видимой природе я не видал.
Я объясняю себе это видение тем, что старец был в сильном молитвенном настроении, и благодать Божия видимо сошла на избранника своего. Но почему я удостоился видеть подобное явление, объяснить не могу, зная за собой одни грехи и похвалиться могу только немощами своими. Быть может, Господь призывал меня, грешного, на путь покаяния и исправления, показывая видимо, какой благодати могут достигнуть избранники Божии ещё в этой земной юдоли плача и скорбей.
Мой рассказ истинен уже потому, что я после сего видения чувствовал себя несказанно радостно, с сильным религиозным воодушевлением, хотя перед тем, как идти к старцу, подобного чувства у меня не было. Прошло уже четыре года после того, но и теперь, при одном воспоминании о сем, я переживаю умиление и восторг. Мой рассказ — «иудеям будет соблазн, эллинам безумие», маловерным, колеблющимся и сомневающимся в вере — выдумкой, фантазией, и в лучшем случае объяснят галлюцинацией. В наше время неверия, безверия и религиозного развала подобные сказания вызывают только улыбку, а иногда и озлобление. Что ж? Молчать ли нам, служителям истины — да не будет! Приснопамятный старец Иосиф поистине светильник горящий и святейший, — светильник же не ставят под спудом, а на свещнице, чтобы он светил всем, находящимся в истинной Церкви Христовой…
Всё вышесказанное передаю, как чистую истину, нет здесь и тени преувеличения или выдумки, что свидетельствую именем Божиим и своей иерейской совестью».
Но даже не в этих сверхъестественных явлениях благодати более всего проявляется духовное величие преподобного, а в его повседневном трудничестве для спасения и утешения «скорбящих и обремененных», когда превозмогая болезни и немощи, он до последнего вздоха был «всем для всех».
Из воспоминаний его духовного сына, который был свидетелем многогранной душепопечительной деятельности Старца: «В период самостоятельного старчества Батюшка о. Иосиф, пока был в силах, принимал и исповедовал всех решительно без отказа; неграмотным сам читал исповедную книжку. Я поражался, бывало, при виде той массы исповедников, которыми были переполнены и мужская и женская хибарки на первой неделе великого поста. Как мог слабенький Батюшка переисповедовать такое множество народу — прямо непостижимо! Только и можно объяснить себе это благодатью старчества.
На первой неделе великого поста готовятся в Оптиной все, почти без исключений, и монастырские и скитские братия, и скотницы (монахини при скотном дворе), и все живущие в обители. Все они тогда исповедовались у Батюшки, не считая ещё и Шамординских сестёр и приезжих богомольцев, наплыв которых особенно велик бывает в эту неделю.
Бывало, по назначению Батюшки, придёшь исповедоваться после утрени, около 6 часов утра, а Батюшка уже давно исповедуют, сидя на кроватке в приёмной, с заложенной за спину подушкой.
И как проста и вместе с тем величественная по своей таинственности была эта исповедь! Прочтёшь книжку, скажешь записанные для памяти грехи — и будто всё тут! Но на деле далеко не всё. Пока перечисляешь свои неисправности, Батюшка полушепотом, медленно творит молитву Иисусову, и в это время ясно чувствуешь, что за каждую из них молитвенный вздох батюшки вознёсся к Господу. Оттого-то в душе только что очистившегося грешника ощущался такой мир, такая духовная радость, что вполне понять их может только тот, кто сам сподобился хоть раз исповедоваться у св. Старца. Затем произносилась разрешительная молитва.
С каким смирением читал Батюшка слова этой молитвы! Это смирение не ускользнуло даже от девятилетнего Батюшкиного духовного сына, который с 6-летнего возраста исповедовался у Батюшки. Придя однажды после исповеди домой, он с восторгом сказал мне, «Батюшка-то! Когда читает разрешительную молитву и говорит: и аз недостойный… так говорит эти слова, будто и вправду он недостойный»!
Смирение было отличительным свойством батюшкиной души, и духовных детей своих Батюшка старался обучить этой добродетели. Часто всё его наставление заключалось в двух словах: «Смиряйся! Терпи!» Если, бывало, скажешь: «Батюшка, я не знаю, как смиряться!» Батюшка ответил: «Себя укоряй!» (т. е. всегда осуждай себя, а не других). И в этом новом наставлении заключалось опять таки предыдущее: «Смиряйся!» Если попросишь батюшку сказать слово на пользу, то редко услышишь в ответ что-либо другое; почти всегда одно и то же: «Смирение да терпение — от страсти избавление».
Раз как-то, каясь Батюшке в своей неисправности, мне пришлось задеть неисправность другого лица. Батюшка с кротким укором сказал на это: «Святые себя хуже всех считали, а мы себя лучше всех мним в безумии и нечестии своём!»
Батюшка во всём пользовался только самым необходимым и другим не благословлял иметь излишек в чём-либо. Как-то перед днём Ангела Батюшки одна духовная дочь его благословилась сшить ему к этому дню новый подрясничек. Батюшка сказал: «К чему? У меня есть ведь. А это и грешно: иметь лишнее».
Другой раз я благословился попросить покрасить полы в своём помещении и побелить стены. Батюшка спросил: «Что ж? Там так грязно, что жить нельзя?» Я сказал, что жить, конечно, можно, но полы поистерлись. Батюшка сказал: «Это тщеславие!» И свою келию, в которой раньше больше 30 лет подвизался старец о. Амвросий, батюшка в течение двадцати лет своей жизни в ней ни разу не поновил, должно быть по той же причине, хотя потолок в ней от времени почернел. Кстати сказать про обстановку этой келейки, освященной 50-летними подвигами двух великих Старцев — она проста до крайности, до умиления!
Батюшка был очень сострадателен к нуждам и скорбям людей… Ежедневно в полдень нищие толпами собирались у крыльца хибарки, и чередной келейник всех их оделял милостыней, а приносившим
