Христе… — и во избежание самообмана косточками от маслин отмечал количество пройденных чёток, для чего на столике около кровати у него всегда стояла коробочка с этими косточками. Особенно же умилительна и трогательна была эта молитва после приобщения Святых Таин, когда благодатный старец весь погружен был в молитвенное созерцание, и от сильного движения молитвы не мог даже сдерживать её внутри и громко призывал имя Божие.
Однажды у него спросили, как и давно ли получил он дар молитвы? Батюшка со свойственным ему простосердечием ответил: «Молитва сама учит. Сказано: даяй молитву молящемуся, и кто расположен к ней, тот услышит о ней одно слово и уже держится её; а я читал Добротолюбие» — и дальше старец не докончил, так как остальное было ясно.
Батюшка как и сам был непрестанный молитвенник, так и других располагал к занятию Иисусовой молитвой. И в своих наставлениях особенно часто говорил о молитве как о самом необходимом для каждого человека деле. Если же в ком видел особенное расположение к молитвенному деланию, то старался развивать и поддерживать в нём Божественную искру своими мудрыми советами, согласно учения Святых Отцов.
Нетерпеливых же и неопытных старец решительно и строго предохранял, не допуская касаться высоких степеней молитвы, уча их проходить этот путь постепенно, начиная с молитвы Иисусовой, приносимой устно и непременно по чёткам в определённом количестве. «Это предохраняет от высокоумия, — говорил старец, — иной раз, не соблюдая счёта, можно подумать, что по количеству очень много молитв проговорил; а если считать по чёткам, то окажется, что и одной сотни не прошел».
«Если и не достигнешь вполне плодов и совершенства молитвы, то хорошо и то, если скончаешься на пути к ней. Высокого (т. е. утешения и духовных озарений) не ищи: оно приходит когда Богу угодно». Сам закалившийся в терпении, старец и других вёл этим же путём. В терпении вашем стяжите души ваша; и: претерпевый до конца той спасен будет, — были и его, также как и старца Амвросия, любимыми словами. «От утешений, даже и духовных, для неопытных бывает больше вреда, чем пользы, — говорил он, — от них душа незаметно возносится и, привыкши к ним, слабеет, и потому в случающихся скорбях малодушествует и падает. Терпение есть мать утешения — вот что говорят св. отцы».
На вопрос: какое истинное намерение должно быть при молитве? Старец ответил: «Спасение; чтобы просить помилования, а не утешения; и не по тщеславию молиться, а чтобы терпеть со благодарением всё скорбное находящее. И если какое утешение получаем в молитве, то ещё больше должно считать себя виновным и должником, что задаром получили».
«Некоторые говорят, что в церкви при молитве со счетом нельзя внимательно слушать, что читается и поётся, — говорил старец; — нет, значит можно, когда достаёт времени и на разные помыслы. Конечно, и в древние времена преподобные отцы творили молитву по счету; для этого они же и изобрели чётки». Как на пример полезности такого упражнения, старец указывал на скитского послушника Л.: «Он жаловался мне, — рассказывал батюшка о. Иосиф, что ему скучно долго стоять в церкви, и потому всё хочется тихо подпевать клиросным. Тогда я ему сказал, чтобы вместо этого он творил по чёткам молитву Иисусову. Он начал это исполнять и говорил, что ему стало легко стоять в церкви и не скучно, и время богослужения казалось непродолжительным. Итак, он и во время болезни своей творил молитву Иисусову и всё желал быть один; так и умер с молитвой».
Вообще он своим сильным словом и живым примером возбуждал, поднимал дух и доказывал воочию, что как в древние времена, так и теперь упражнение в молитве возможно и даже необходимо для всех; что молитвою всё получается, даже самая молитва и поэтому не нужно никогда оставлять её.
Его великое смирение и непрестанная сердечная молитва вселили в него Самого Господа, и облагодатствованный старец был выше всего земного. Что этот «схимник» был действительно подобен пламенному серафиму, свидетельствует нижепомещаемый рассказ известного Оптинской и Шамординской обителям досточтимого иерея отца Павла Левашова.
«В 1907 году я первый раз посетил Оптину Пустынь как-то случайно, ибо к этому не готовился.
Кое-что слыхал раньше о старцах, но никогда их не видал. Когда я приехал в обитель, то прежде всего лег спать, так как в вагоне провёл бессонную ночь. Колокол к вечерне разбудил меня. Богомольцы отправились в храм на богослужение, я же поспешил в скит, чтобы иметь возможность побеседовать, когда всего менее было посетителей. Расспросив дорогу в скит, а там келию старца Иосифа, я, наконец, пришел в приёмную хибарки. Приёмная — это маленькая комнатка с весьма скромной обстановкой. Стены украшены портретами разных подвижников благочестия и изречениями св. отцов. Когда я пришел, там был только один посетитель, чиновник из Петербурга. В скором времени пришел келейник старца и пригласил чиновника к батюшке, сказав мне: «Он давно ждет». Чиновник побыл минуты три и возвратился; я увидел: от головы его отлетали клочки необыкновенного света, а он, взволнованный, со слезами на глазах, рассказал мне, что в этот день утром из скита выносили чудотворный образ Калужской Божией Матери, батюшка выходил из хибарки и молился: тогда он и другие видели лучи света, которые расходились во все стороны от него молящегося. Через несколько минут и меня позвали к старцу. Вошел я в убогую его келейку, полумрачную, с бедной, только деревянной обстановкой. В это время я увидел глубокого старца, изможденного беспрерывным подвигом и постом, едва поднимающегося со своей коечки. Он в то время был болен. Мы поздоровались; через мгновение я увидел необыкновенный свет вокруг его головы четверти на полторы высотою, а также широкий луч света, падающий на него сверху, как бы потолок келии раздвинулся. Луч света падал с неба и был точно такой же, как и свет вокруг головы, лицо старца сделалось благодатным, и он улыбался. Ничего подобного я не ожидал, а потому был так поражен, что решительно забыл все вопросы, которые толпились в моей голове, и на которые я так желал получить ответ опытного в духовной жизни старца. Он, по своему глубочайшему христианскому смирению и кротости — это отличительные качества старца — стоит и терпеливо ждёт, что я скажу, а я пораженный не могу оторваться от этого, для меня совершенно непонятного, видения. Наконец, я едва сообразил, что хотел у него исповедоваться и начал, сказав: «Батюшка! Я великий грешник». Не успел я сказать это, как в один момент лицо его сделалось серьёзным, и свет, который
